вытереть рот, стаскивал берет, спереди мелькал скособоченный кусок металла – это была кокарда.
Может быть, именно война и толкнула беднягу на путь пьянства, подумалось мне. С людьми происходят странные вещи, говорил Родитель, как будто война сбивает им все ориентиры.
Как бы там ни было, мы с Хэнни пожирали Билли глазами. Мы упивались его неопрятностью, исходившим от него непривычным, мерзким зловонием. Такое же пугающее возбуждение мы испытывали, когда нам приходилось проезжать через «плохой», по мнению Матери, район Лондона. Оказавшись в лабиринте домов, прилепленных к фабрикам и свалкам, мы вертелись на сиденьях, впиваясь глазами в лохматых, с вылупленными глазами детей, у которых вместо игрушек были деревяшки и металлические обломки, отодранные от валявшейся тут же, во дворе, старой мебели. Рядом женщины в фартуках выкрикивали непристойности в адрес мужчин, вываливающихся из соседних пабов. Это был обезьянник, где царило вырождение. Безблагодатный мир!
Билли бросил взгляд на Мать и, не сводя с нее глаз, потянулся к пристроенному между ступней пластиковому пакету. Оттуда он вытащил горсть обрывков бумаги и сунул их мне в руку. Они были вырваны из так называемого грязного журнала.
Билли подмигнул мне и снова прислонился к стенке остановки. При появлении автобуса Мать встала и подала водителю знак рукой, чтобы он остановился. Я быстро спрятал картинки поглубже.
– Что ты делаешь? – спросила Мать.
– Ничего, – буркнул я.
– Вот и брось паясничать и помоги Хэнни.
Я принялся уговаривать Хэнни встать на ноги, поскольку надо же было сесть в автобус, но он не шевелился. Он улыбался и смотрел мимо меня на Билли, который к этому моменту уже снова заснул.
– Что там такое, Хэнни? – спросил я.
Он взглянул на меня, потом снова на Билли. И тут я понял, на что он смотрел: на коленях Билли лежала не картофелина, а его собственный пенис.
Автобус остановился, и мы вошли. Водитель, не глядя на нас, свистнул Билли, но тот не просыпался. После еще одной попытки разбудить его водитель покачал головой и нажал на кнопку. Двери закрылись. Мы уселись. Было видно, что штаны Билли потемнели спереди. Мать с досадой отвернула наши физиономии от окна, так чтобы мы смотрели на нее.
– Имейте в виду, – заявила она, когда автобус тронулся, – этот человек уже сидит внутри вас. Всего несколько неверных шагов, и он вырвется наружу, можете мне поверить.
Мать держала сумочку на коленях и смотрела вперед. Непристойные картинки я крепко зажал в кулаке, другую руку сунул под пальто и стал нажимать пальцами на живот, пытаясь нащупать зерно испорченности, которому достаточно подходящей греховной среды, чтобы прорасти и распространиться, подобно сорным травам.
Это же так легко. Пьянство быстро завладевает человеком и превращает его в своего раба. Отец Уилфрид всегда так говорил.
Когда Мать рассказала ему в тот вечер о Билли, он только покачал головой и вздохнул:
