дело со схемой произведение – критика – ответ на критику (антикритика), т. е. возникающий вне текста многосторонний полилог.
Два подхода к поэзии Пушкина рассматривает в своей критической статье и С.П. Шевырев. Он видит «два противоположные направления в поэзии». Для одного из них важна «жизнь человеческая» с ее характерами, происшествиями, поступками. Для другой – происшествия только средство, чтобы «внести в нее цели высокие, или сильные чувства». Задача Шевырева определить, к какой именно группе поэтов относится Пушкин и, соответственно, какие правила применимы к нему. Это также можно рассматривать как один из вариантов диалога. Шевырев признает, что оба подхода к поэзии правомерны, но считает, что к Пушкину применим только один из них[46].
Предоставляя возможность выбора из двух вариантов, критик, однако, не предполагает возможности иного решения, иного определения поэзии. И тем самым цель диалога Шевырева (как и диалога в античной литературе) ограничивается. Сопоставив черты поэзии Пушкина с требованиями каждого из двух направлений, критик вводит поэзию Пушкина в определенные эстетические границы и считает свою задачу выполненной. Собственно, анализ пушкинского творчества становится лишь иллюстрацией, применением уже установленных правил классификации к стихотворениям Пушкина. Такой же характер принимает и спор между Лицинием и Евгением о принципах и необходимости эстетического изучения литературы в статье Шевырева «Разговор о возможности найти единый закон для изящного».
В ранних статьях И.В. Киреевского мы также обнаруживаем желание молодого критика выявить истину. Показать ее рельефно, выпукло, так сказать со всех сторон. Впрочем, как мы увидим, для Киреевского скрытый диалог – способ объяснить, в чем, собственно, состоит заблуждение предшествующей критики. Поэтому по своим задачам он все же отличается от параллелей у Пушкина и от спора у Надеждина и Шевырева. Он пользуется скорее приемами «философского диалога». Его интересуют не столько лица, сколько идеи, истины, и потому он ближе к Карамзину. Тем не менее следует помнить, что, как справедливо заметил Ю.В. Манн, «русский философский диалог 20–30-х г. XIX века не знает «многоголосия»: в хоре спорящих у Веневитинова, Шевырева, Надеждина, Одоевского, Станкевича без труда можно выделить авторский голос. На его долю приходятся главные аргументы, сила убеждения, а нередко… и нравственная победа над противником»[47]. Философский диалог Киреевского во многом сохраняет все традиционные черты, однако его авторский голос не претендует на окончательное обладание истиной, он действительно на равных спорит с предполагаемым оппонентом, причем чаще всего не отвлеченным, а конкретным, реальным.
Вот как определял «философский разговор» Н.Ф. Кошанский: «исследование истины, в котором участвуют два или многие лица», причем содержание такого диалога – «истина, большею частию новая, подверженная сомнению,
Московский вестник. 1827. № 1. С. 35.
Манн Ю.В. Русская философская эстетика. М., 1998. С. 207.
