самолета потянулась солдатская братия в разверзшуюся пасть зева, как грешники в преисподнюю. Вадим с Валентином ступили на рифленную поверхность грузового отсека замыкающими. И сразу же мощные гидроцилиндры потащили тяжеленный люк, все сужая и сужая внешний мир в узкую щелочку, пока не отделили Германию, похоже, навсегда.
Турбины надрывно пропели реквием, и самолет плавно ушел в синь чужого неба, нащупывая для своих пассажиров, волею судеб и случаев согнанных в утробу «ИЛа», путь к их общему многонациональному дому, где у каждого был свой родной дом, в котором ждали, а кого-то, может, уже и нет.
Глава 23
– Люда! Красовская! – Тетя Маша выглянула из своей каморки, услышав веселый гомон впорхнувшей в вестибюль общежития стайки девчат. – Забери очередную депешу. И как он там время находит столько писать, не пойму.
– Наверное, ночью пишет, при свечке, – засмеялась Люда. – Думает обо мне, уснуть не может, вот и пишет.
– Ох, девка! Непростую ты ношу на себя взвалила – ждать парня с армии. Уже больше полгода прослужил, а письма пачками шлет. Ты хоть ему пишешь, не обижаешь?
– Ну, конечно, теть Маша! Ну, как же на такие письма не отвечать. – Щеки Люды покрылись румянцем. – Хотите почитать?
– Нет, девонька! Боюсь сглазить. Скольким вашим через пару месяцев да и иссякает ручеек, все ж письма через меня проходят, знаю. А за вас рада. Только, ох, смотри, Людмила! Приручила парня, провела на службу, обещала ждать, – блюди себя, не обижай его. А то знаешь, всякие случаи бывают. Стреляются даже.
– Да, ну что вы, тетя Маша! Что вы такое говорите? Я вправду дам вам почитать его письма – даже намека на что-то такое там нет.
– Ну ладно, ладно. Это я глупость сморозила, не обижайся, – тетя Маша примирительно взяла Люду за руку. – Я думаю, он скоро в отпуск приедет обязательно. Покажетесь мне? Чтобы он в форме и ты при нем.
– Обязательно, тетя Маша. Вы же нас столько выручали зимой, – заговорщицки понизила голос Люда и зарделась румянцем.
– Ой, да иди уже, – неумело смутилась тетя Маша.
Люда заспешила к себе в комнату, распечатывая на ходу толстое письмо от Вадима – последнее из госпиталя. Они оба подсели на дурманящий наркотик переписки. Только вот Люда не могла так густо заполнить порывом души пустой белый лист, как это получалось у Вадима. В его порывах с трудом можно было уловить мольбу о сострадании и жалости. Вадим просто проживал каждый день без нее с… ней. Может, прошлой, может, в чем-то придуманной, но только с ней, и об этом были его письма. Он боялся показаться слабым, не давая Люде возможности пожалеть его и этим засветить, воспламенить то чувство, которое она пытала к Вадиму. Влюбленность ли это, любовь ли, – она не знала. Вадим своей привязанностью не давал Люде ощутить возможность утраты, а это, конечно, помогло бы протестировать ей свое странное чувство к нему. Но он был такой, какой был.
Для Люды его письма были как страницы увлекательного любовного романа. Иногда ловила себя на мысли: она ли героиня
