рижанин Федор Коровин, с которым я передал письма («ксивы») на волю. Встретил здесь «тяжеловеса» с 25-летним сроком Юрия Храмцова, а также бандеровца, того, что удачно сбежал в Явасе. Здесь сидел и другой «тяжеловес» – Калинин, сын Истинно-православной церкви. Я читал его приговор: летом 1958 года христианина осудили по статье 58–10 (та же «контрреволюционная пропаганда») на 25 лет за то, что кому-то посоветовал «не идти на выборы», кому-то – «не вступать в колхоз». Тот же «криминал», что и у сидельцев религиозной зоны ЖХ 385/7— 1 в пос. Сосновка. Калинин меня поражал своим молитвенным подвигом. Бывало, по нужде встанешь часа в четыре, проходишь мимо каптерки, идя на улицу, а Калинин уже стоит на коленях перед иконой и молится. То есть за два часа до подъема вставал для молитвы! Каждый день. И при этом всегда выполнял производственную норму. Был он из кубанских казаков, из семьи раскулаченных переселенцев. Их пихнули в товарный поезд и скинули где-то за Уралом: вот вам пустое жизненное пространство! Ни кола, ни двора, и живи, как хочешь! Эксперимент в духе Кампанеллы, Фурье, Сен-Симона, Маркса, Энгельса и зверенышей из пломбированного вагона. У нас многими забыта, к сожалению, страшная трагедия 1933 года: искусственный голод, унесший 7 миллионов жизней русских крестьян. Помню, сотрудник «Вече» поэт Алексей Марков написал поэму об этой трагедии. Об этом же написан роман М.Н.Алексеева «Драчуны», опубликованный в 1981 году в журнале «Наш современник».
Голодала не только Саратовщина, родина Алексеева, но и Астраханская, Пензенская области, Ставрополье, Украина, Южный Урал, Западная Сибирь, Северный Казахстан (с русским населением). За три года до этого прошла коллективизация, были высланы «кулаки», и вот уже колхозное крестьянство было подвергнуто сознательному уничтожению. Сергей Викулов пишет, что раньше об этом искусственном вымаривании русского народа молчали коммунисты. «Но вот Советы приказали долго жить… К власти пришли демократы, но молчат и они. О репрессиях зудят непрерывно, именуя их «сталинскими», о лагерях и расстрелах – тоже, а вот о том, что в 1933 году умерло около 7 миллионов человек (и эту цифру никто не опроверг!), помалкивают».[44]
На 19-м была такая особенность: сразу после подъема – хождение вдоль запретки под музыку. В ГУЛАГе, или теперь уже ГУИТУ (Главное управление исправительно-трудовых учреждений), появился строгий приказ 6 обязательная утренняя физзарядка во всех зонах. Но поскольку политический контингент в основном состоял из пожилых (участники войны с той стороны фронта по-прежнему составляли большинство), то физзарядку нам заменили ходьбой. Быстрой ходьбой. В 6.00 вскакиваешь, сиюминутно застилаешь койку и, не успев помыться (это после), мчишься на улицу. В мороз, в снег, в слякоть, в любую погоду – топ-топ, и громкая музыка! Было, конечно, что-то унизительное в этом ритуале.
Меня направили на работу в раскройный цех. В лагере была фабрика по изготовлению футляров для часов. Наши футляры затем шли в Пензу, на часовой завод. Раскройный цех являлся первым звеном производственного цикла:
