футов. По обеим стенам шли невысокие бамбуковые нары, без подстилок, или циновок. Густая грязь, под нарами, явственно отдавала испражнениями. Больных дизентерией помещали ближе к дверям, где стояли ведра для нечистот. Их держали почти раздетыми. По словам врача, у них все равно не оставалось сил стаскивать штаны.
По влажным стенам метались отблески свечей, в жестяных фонарях. Лагерь электрифицировали, работал автономный генератор, но в бараках лампочек не завели. Тропическая темнота наступала мгновенно. Территория погружалась во мрак, только на вышках горели прожектора. От штабного барака доносились мерные удары колокола.
Колонны, только что, пригнали с перевала Трех Пагод. После вечерней поверки заключенных ждала миска слипшегося риса, и отдающая гнилью вода. Больные на поверку не ходили. Два фельдшера, японца, пересчитывали их по головам. Каждый день из барака вытаскивали несколько трупов. Умерших людей бросали в кузов грузовика. Тела хоронили неподалеку, в безымянном рве, по дороге к перевалу.
Паек в лазарет приносили дежурные. Они раздавали воду, плеская порцию в бамбуковые чашки, из больших, жестяных фляг. Многие заключенные не могли подняться с нар, трясясь в малярийном ознобе. Люди стонали, держась за голову, стуча зубами. Больные бери-бери, истощенные больше других, безучастно лежали, свернувшись в клубочек, закрыв глаза.
Джон знал, что бесполезно уговаривать их поесть. При бери-бери аппетит пропадал, людей постоянно тошнило. В свои дежурства он садился рядом, следя, чтобы ребята проглотили хоть немного риса. Глядя на худые лица, на выступающие ребра, он сам, невольно проводил рукой по боку, в изорванной, испачканной нижней рубашке:
– У меня тоже все кости наперечет. Вряд ли во мне хоть сто фунтов осталось… – он весил чуть больше девяноста, но Джон бы об этом никак, ни узнал. Весов, радио, или газет в лагере не водилось. Они понятия не имели, что происходит на фронте, и где, собственно, находится фронт. Джон помнил, что операцию «Антропоид», в Праге, назначили на конец весны:
– Питер туда летел. Сначала они в Касабланке с Теодором встречались, то есть с Драматургом… – Джон пытался накормить молодого, лет двадцати, мальчика. Парнишка жалобно постанывал, по щекам катились слезы. Больные бери-бери часто плакали, зовя родственников, галлюцинируя. Ночи были самым тяжелым временем.
До болезни Джон жил в большом бараке для строителей. По вечерам, заключенные старались не впадать в уныние. Бритв не давали, но ребята пытались, хоть как-то приводить себя и форму в порядок. Джон пел старые мелодии, ребята подсвистывали, хлопая в ладоши. Охранники не запрещали песен, вообще мало интересуясь, происходившим в бараках, после отбоя. Они с ребятами говорили о побеге, но отсюда до Индии лежали тысячи километров джунглей. Никто, никогда бы не смог дойти до линии фронта.
Джон помнил о змеях и ядовитых растениях, об укусах насекомых и реках, разливающихся сейчас, во время дождливого
