какие-то совсем давние, почти сказочные времена.
Прямых наследников рода Дювалей не осталось. Его Величество Август хоть и являлся только троюродным племянником короля Карла Третьего, какие-то права на престол все-таки имел – за неимением лучшего. Теперь страна стояла перед выбором: либо идти под руку Версаны (королева Марианна принадлежала к дому Дювалей сразу по двум линиям), либо искать родственников королевского рода среди непрямых потомков. Таких, например, как герцог Густав Гайцберг, при Карле Третьем – министр внутренних дел, шеф тайной полиции, ныне лорд-регент. Гайцберг был не в пример ближе…
Надо ли говорить, что не прошло и недели, как лорду-регенту присягнул почти в полном составе Государственный Совет. «Корона Лераны лежит ныне в пыли, – сказано было лордами. – Мы просим вас, милорд: поднимите ее. Стране нужен король. Мы клянемся вам в верности». Надо ли говорить также, что Гайцберг не заставил себя просить дважды.
Все было предсказуемо, думал лорд Лестин, оставаясь один вечерами, и смотрел, как играет огонь дровами в камине, и вспоминал прошлое. С некоторых пор ему осталась одна радость – вспоминать. Наверное, так приходит старость – события дней минувших кажутся яркими и живыми, в противовес событиям нынешним, бледным и тусклым. Его мало трогала вся эта шумиха, траурная суматоха и почти паника, охватившая дворец. С того самого дня, как Гайцберг объявил о гибели Патрика, все потеряло смысл. И даже чувство вины – «Не уберег!», терзавшее старого лорда, стало почти привычным. Не уберег… не выполнил просьбу Карла, старого друга… не уберег воспитанника, почти сына, которого любил и которым гордился… не сберег короля для страны. И что за печаль, если нет его вины в том, как погиб Патрик, все равно – не уберег. Больше ничего не осталось в жизни, за что стоило бы цепляться, чем стоило бы дорожить. Лестин равнодушно воспринял известие, что он выведен из состава Государственного Совета – теперь это было не важно. Только арест Марча ударил его, как ножом по живому, но и эта боль быстро стала тупой и привычной.
Лорд Лестин не запил, не опустился, не уехал в поместье, как ожидали многие, и даже не заболел. Как прежде, появлялся во дворце каждый день, аккуратно и просто одетый, вежливый, спокойный. Сам он не смог бы объяснить, зачем приезжает так часто, ведь теперь его присутствие не требовалось, а воспитывать было попросту некого. Зато он заходил почти ежедневно к принцессе Изабель и старался, как мог, ободрить и развеселить ее… в глубине души старый лорд чувствовал, что эта девочка с заледеневшими темными глазами – единственный живой человек, который ему нужен. Сходство с братом, прежде почти незаметное, придавало ей особое очарование, так нужное сейчас одинокому старику. В свою очередь и Изабель, видимо, инстинктивно чувствовавшая, что она нужна, старалась быть с лордом как можно мягче. Хотя, думал Лестин, может быть, и она просто ловит в старом воспитателе тень брата – ведь лорд Лестин и его воспитанник были очень близки прежде. Лестин помнил Патрика живым и не верил в его виновность – это было для Изабель самым главным; с Лестином могла она говорить свободно,
