шла неторопливо, осторожно ставя ноги – уже стал виден под одеждой живот, иногда было тяжеловато ходить – и куталась в старый плащ, отданный ей Катариной.
До рынка совсем недалеко, но так хотелось пройтись ясным погожим деньком. Накануне сутки лил дождь, и мостовая еще не успела просохнуть, оттого вдвойне дорогим было это нежаркое осеннее солнышко. Вета ловила глазами лучи, щурилась и думала о том маленьком, что растет у нее внутри. Впервые за все эти месяцы тоска внутри улеглась и свернулась тихим клубочком. Какое теплое солнце… Она свернула в переулок, чтобы выйти к реке… постоять немного на берегу, посмотреть на ленивую, полусонную Тирну…
Где-то впереди раздались мужские голоса и смех. И Вета дернулась и ускорила шаг, потому что это смеялся Патрик. Надо догнать и окликнуть его, он поможет ей донести корзинку, и она расскажет ему, что…
Отмахнувшись от боли, привычно шевельнувшейся внутри, девушка ускорила шаг. Переулок изгибался, и, свернув за поворот, она увидела идущего впереди высокого светловолосого человека. Он только что махнул рукой приятелю, ушедшему в один из дворов, и теперь шел неторопливо и легко по улице к набережной. Волосы его золотились на солнце, он слегка прихрамывал…
– Патрик! – закричала Вета и побежала за ним. – Патрик, подожди, постой!
Она догнала его и схватила за плечо. Человек обернулся…
Это был совсем незнакомый мужчина, намного старше Патрика – лет, наверное, тридцати с небольшим. Ну, совсем не похож – грубое, точно из камня выточенное лицо, небольшие, глубоко сидящие глаза. Только волосы – золотистые, вьющиеся… и такая же светлая борода. Мужчина удивленно и недоумевающее смотрел на нее, потом неожиданно улыбнулся:
– Обозналась никак?
– Простите, – пробормотала Вета, отступая на шаг. Дверь, ведущая в счастье, захлопнулась с могильным стуком. – Простите…
– Бывает, – усмехнулся мужчина. Окинул ее оценивающим взглядом: – Куда бежишь-то, красавица? На рынок, что ли? А то давай помогу.
Руки его потянулись к корзинке Веты, но девушка вырвалась… Всхлипнув, бросилась бежать – не видя, куда, не разбирая дороги и натыкаясь на прохожих. Остановилась лишь тогда, когда ноги обожгла сквозь башмаки ледяная вода – и только тогда поняла, что выскочила на берег и едва не по щиколотку влетела в осеннюю Тирну.
* * *
Боль. Постоянная, ровная, неумолимая. Оглушающая, изматывающая, лишающая сил. Боль – это все, что осталось в жизни. Ни повернуться, ни вздохнуть нельзя без того, чтобы она не скалилась неумолимой усмешкой, не набрасывалась, грызя и терзая тысячами ножей. Ни проблеска, ни лучика надежды. Калека. Ты никогда не встанешь на ноги.
Как, оказывается, может изматывать простая боль. Каким умным был тот, кто впервые придумал пытку. За минуту этой боли можно прожить тысячу лет, покаяться во всех грехах, сознаться во всех деяниях, тысячу раз отречься – лишь бы получить хоть крошечную долю облегчения. Какими
