тускло. Из личных вещей – лишь одежда в шкафу, несколько книг и нотных тетрадей на полке, довольно пожилой ноутбук, да фотоальбом, что у меня на коленях.
Анна склонилась надо мной и провела пальцем по фотографии, которую я только что разглядывал.
– Знаешь, я ведь тогда назло тебе ушла с Никитой, – неожиданно призналась она игривым тоном. – Надеялась, ты будешь ревновать.
И совсем не дружеским жестом Анна коснулась рукой моего лица. Господи, да что с ней происходит? С неделю назад она бросила очередного парня, не помню его имени. Ей так срочно понадобилась мужская ласка, что она готова флиртовать со мной? Я резко перелистнул несколько страниц назад, словно желая посмотреть другую фотографию, но выбор оказался неудачным. На выцветшей фотокарточке я, пятнадцати лет от роду, некрасиво по-детски рыдал, сидя за фортепиано, а Анна меня утешала. Кто и зачем умудрился нас тогда сфотографировать? Не самые лучшие воспоминания.
В тот день я подслушал разговор мамы со Славной Олей, специально приехавшей к нам из Петербурга для важной беседы.
– Руки у вашего сына прекрасные: гибкие, длинные, послушные пальцы прирожденного пианиста, – говорила та. – Он великолепно справляется даже со сложными произведениями. И душа у мальчика чуткая, тонкая, идеальная для восприятия музыки…
Я замер, почувствовав, что сейчас прозвучит неизбежное «но».
– … но между душой и руками почему-то нет контакта. Он способен чувствовать, но не в силах передать свои ощущения. Он может стать хорошим, техничным исполнителем, однако никогда не достигнет высот мастерства, понимаете? Я бы с радостью продолжила с ним заниматься и помогла ему максимально раскрыть способности, но, зная вашего сына, скажу, что его это не удовлетворит. Для Вани будет лучше, если он как можно раньше это осознает и выберет для себя иное поприще…
Моя бедная добрая мама смотрела на учительницу музыки полными слез глазами, не особенно понимая, о чем идет речь, но интуитивно сознавая, что для ее сложного, непонятного мальчика это что-то вроде смертного приговора. Больше всего ее, вероятно, мучило не то, что сын оказался недостаточно талантлив, а мысль: как сказать ему об этом? Она не ведала, что мое присутствие за дверью уже избавило ее от тягостной обязанности.
Я всецело доверял мнению Ольги Вячеславовны. Она была учителем от Бога, занимаясь музыкой только с одаренными детьми, причем среди них предпочитая тех, кого природа, наградив музыкальным талантом, обделила в чем-то другом. Рассказывали, что один из ее учеников в пять лет почти не умел говорить и, обращаясь к ней, произносил что-то вроде «Славна Оя». Не знаю, сколько правды в этой истории, но за глаза мою учительницу все звали Славной Олей, что изумительно к ней подходило. И если уж она не сумела соединить мою душу с пальцами, то значит незримые нити, способные сыграть роль проводника, просто безнадежно отсутствуют…
Удар был страшен: в своих грезах я видел себя только великим музыкантом – и никак иначе. Я не просто был увлечен
