быть может! Коли есть такой человек, то в его руках любой меч Кладенцом станет.
– Значит, нет меча у тебя?
– Есть меч. И кольчуга, и шлем. Всё есть. И меч, правда, не прост. Грешная рука не подымет его. Хочешь испытать себя?
– Хочу, – твёрдо сказала Любава.
Старец открыл стоявший в углу сундук, в котором лежали богатырские доспехи, а поверх них – остро наточенный меч. Илия легко извлёк меч и подал его княжне:
– Бери!
Любава схватила меч обеими руками, но удержать не смогла: меч со звоном упал на землю. Княжна схватилась руками за голову и прошептала:
– Что же я натворила! Зачем же тогда в грозу поддалась я слабости и возроптала? Всё я сама сгубила! Нет мне прощения…
– А ты отыщи человека, который смог бы поднять сей меч, – посоветовал старец. – Или же ты считала себя чище всех прочих?
– Я не думала о том… – тихо ответила Любава. – Только где же я найду такого воина?
Княжна вышла из пещеры и, спустившись к бьющему неподалёку ключу, умыла пылающее лицо ледяной водой, затем тяжело опустилась на траву и горько заплакала. Внезапно кто-то тронул её за плечи. Любава обернулась и увидела Кирилла, стоявшего подле неё на коленях. Княжна бросилась ему на шею и, рыдая, сказала:
– Всё напрасно оказалось… Погубила я и себя, и отца моего! Не поднять мне меча! Ну, что же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь! А лучше уйди от меня… Дурная я, а ты… У тебя душа чистая!
Кирилл обнял княжну и ответил:
– Что ты говоришь такое? Когда бы ни ты я бы погиб в пути. И нет на свете никого, кто был бы мне дороже тебя. Если б я был здоров и силён, то просил бы твоей руки. Я отдал бы жизнь за тебя, я всё бы для тебя сделал! Но я всего лишь жалкий слепец, бродячий музыкант, так давно оставивший дом, что уже и позабывший род свой и племя… Я не смею и смущать слух твой такими речами… Меня любить нельзя…
– Молчи! – остановила его Любава. – Ты лучше всех. И это мне нужно посыпать голову прахом, ибо я грешна! И не ты слеп, но я! Помнишь Прошу? Её дурочкой считали, а она всех их умнее была. Так и ты, быть может, один зрячий среди тысяч слепцов, которые видят лишь себя, и даже весь мир умудряются видеть только как своё отражение! Милый мой, я тебя теперь никогда не оставлю, если не прогонишь… – княжна со слезами стала целовать чело и глаза Кирилла.
Внезапно тот вскрикнул и резко вскочил на ноги. Губы его задрожали, а глаза, неподвижные прежде, обрели вдруг выражение. Кирилл огляделся и сказал едва слышно:
– Я вижу…
Любава поднялась на ноги не в силах сказать ни слова. Кирилл подошёл к ней и долго пристально вглядывался в её лицо.
– Знаешь, сколько раз я мечтал увидеть тебя. Увидеть твоё лицо, – прошептал он. – Даже лица матери не желал я так видеть, как твоё… Как же ты прекрасна! Как солнце. Как небо! – Кирилл взглянул вверх. – Вот, оно какое небо! Синее небо! И красное солнце на нём!
– Видишь, сын мой, не долго пришлось ждать тебе, – послышался голос старца, спустившегося к роднику.
Кирилл
