рассказывать. И отец все понимал. Взрослые часто понимают больше, чем нам кажется. Когда я закончил свой рассказ, он положил узкую ладонь на книгу – по цвету почти не отличишь от переплета – и сказал книге:
– Вот мы и встретились. Здравствуй, Зенодот!
– …Мефодий Маркович? – уточнил я.
– У великого чернокнижника бывает много имен.
– А Пушкин?
– А Пушкин слишком торопился – ему надо было вытаскивать прадеда, держать время. Но он сам, русский мальчик Саша Пушкин, оказался слишком большим узелком на ткани мироздания… слишком много энергии, слишком много мысли, слишком много страсти.
– А я?
– А от тебя я не ожидал. Мне бы и в голову не пришло, что Зенодот может жить на соседней улице. Ты об него обжегся – и сам загорелся.
– А ты??!
– А я когда-то очень мечтал быть русским мальчиком и жить в Москве, как Пушкин. – Сверкнули в улыбке зубы: – Такая у нас семья, мой мальчик – всего добиваемся. Надо только знать, чего хочешь.
У меня было ощущение, будто я падаю с Луны – валюсь в трубу стремительно и не за что зацепиться – а внизу на Земле мягкая соломка подстелена.
Когда-то мой папка катал меня из комнаты в комнату, умел ржать и игогокать как никакой другой папка в мире. Он читал мне сказки голосами Прекрасных Василис и Бессмертных Кащеев – и радовался, когда я начал читать сам. Он собирался на лыжную базу или на дачу и спрашивал меня, что я буду читать. Он тыкал вилкой в пустую тарелку и читал вслух сказки Шефнера. И мы с мамой ухахатывались над сказками и подкладывали папе котлету. Но я вырос, а папка не изменился. Он даже не заметил, как стал черным. Даже не вспомнил, что был белым. Он остался в детстве – так я думал.
И вот со мной рядом оказался мудрый друг, который все видит, все замечает – и улыбается мне все той же улыбкой из моего детства, лукавой и понимающей.
Я вздохнул:
– Сколько раз нужно прочитать Книгу, чтоб Мефодий ожил?
Татьяна Тихонова «Эра моего одиночества, или Эклеры»
Отпуск у меня в этом году выдался на самые новогодние праздники. Жаль, конечно. Люблю лето, когда солнца много. Встанешь утром на даче – тишина нереальная, и начинаешь для себя ерунду всякую отмечать: роса вот на розах, клубника там, в зарослях травы, проглядывает, зацвела, сумела, птицы, будто с тобой одним, разговаривают, на веранде солнце жарит, а в доме прохлада еще ночная. И думается, и работается по-другому, странное это дело.
Тут же целую неделю холод лютый стоит. Прохожие, закутанные в шарфы и шубы, торопливо скрипят в клубах пара и автомобильного смога мимо. И счастье твое, если в ЖЭУ работают добрые люди, – дома тебя ожидает тепло. Тогда, оттаяв у телевизора в пледе и тапках, за большой чашкой чая с утонувшим кружком лимона и с мурлыкающей Матильдой на коленях, ты понемногу начинаешь вспоминать, что и в зимних днях есть свое очарование.
Но провести две недели вот так, не выбираясь из пледа
