вывернуло, на окровавленной, разорванной плоти, блестели остатки глазных яблок. Куски языка прилипли к потемневшей униформе. Джон услышал писк крыс:
– Они сейчас сюда ринутся. Надо уходить, спрятаться, пока не появились немцы… – он сумел стащить с немца его униформу и переодеться. Джон даже не посмотрел, что написано на цинковом Erkennungsmarke, медальоне солдата. Набросив цепочку на шею, он выполз из пахнущего кровью и порохом подвала. Фонарик выкатился из руки. Джон побрел куда-то в темноте, стараясь удержаться на разъезжающихся ногах, чувствуя под сапогами шевеление крыс.
Врач сказал, что ранение он, рядовой Фриц Адлер, получил от дружественного огня:
– Ребята думали, что вы один из бандитов… – судя по звукам, доктор мыл руки, – они, вдвоем, уничтожили ваш взвод. Вы единственный, кто выжил. Ваш командир тоже погиб… – по радио играли бравурную музыку:
– Восстание обречено на неудачу, – заметил доктор, – такие образцы арийской силы, как вы, рядовой Адлер, встанут железным щитом на пути разрозненных отрядов грязных славян… – Джон, с испугом, ожидал известий о том, что семье героя рейха написали о его подвиге, и родня Адлера находится на пути в Варшаву.
О его семье доктор ничего не сказал. Он только упомянул:
– Вас представили к Железному Кресту. Получите награду, когда подниметесь на ноги… – Джон понятия не имел, откуда родом рядовой Адлер:
– Но швейцарский акцент будет подозрителен. Ладно, потом разберусь. Пока у меня лицо забинтовано, голос, все равно, неразборчивый… – он, едва слышно, спросил: «Я ослеп, да?». Врач щелкнул зажигалкой:
– Что касается позвоночника, рядовой, прогноз хороший. Вы оправитесь, надо оставаться в покое. Последствия контузии… – немец замялся, – посмотрим, понаблюдаем за вашими глазами. Не здесь, разумеется, – добавил он, – вас отправят в рейх, с другими ранеными. Отдыхайте, рядовой… – дверь хлопнула.
Джон лежал, не двигаясь:
– Тело Адама найдут подпольщики. И мое тело тоже, рядом. То есть труп Адлера. Все будут думать, что я погиб. Адлера изуродовало взрывом, никто его не узнает. Со Стивеном так случилось, в России… – он подумал о Максимилиане фон Рабе:
– От него угрозы ждать не стоит. Я мелкая сошка, рядовой. Фон Рабе не поинтересуется немецкими солдатами, ранеными в Варшаве. И я несколько месяцев проведу с повязкой на лице… – Джон не хотел думать о слепоте, и о том, что в Британии все посчитают его мертвым:
– Ворона тоже считали погибшим, а он выжил. И я выживу… – пообещал себе герцог, – слепота, еще не смерть. Выживу, доберусь домой. Только Эмму я никогда больше не увижу… – он почувствовал на глазах что-то теплое:
– Я в последний раз в Швейцарии плакал, когда о гибели Тони узнал. У меня есть Уильям, я за него ответственен. Мне нельзя умирать, нельзя сдаваться… – повязка промокла.
В репродукторе заговорил знакомый голос Геббельса:
– Граждане
