одна.
– И притом за двоих, с позволения вашей милости, – возразила леди Бинкс. – То есть за себя и за меня, – прибавила она, желая смягчить свои слова.
– Сожалею, – сказала леди Пенелопа, – что говорила за милейшую леди Бинкс, которая сама умеет вести беседу в столь изысканном стиле. Во всяком случае, мне и в голову не приходило завладевать разговором. Повторяю, я ошиблась в этом человеке.
– Я тоже думаю, что вы ошиблись, – сказала леди Бинкс, и в голосе ее послышалось не только простое согласие с заявлением леди Пенелопы.
– Сомневаюсь, художник ли он вообще, – заметила леди Пенелопа. – А если художник, тогда он рисует по заказу какого-нибудь журнала, или словаря, или чего-нибудь в этом роде.
– Я тоже сомневаюсь, чтобы он был художником по профессии, – откликнулась леди Бинкс. – А если да, так, верно, он отличный художник, потому что мне редко приходилось встречать такого воспитанного человека.
– Среди художников встречаются очень воспитанные люди, – сказала леди Пенелопа. – Это занятие для джентльмена.
– Разумеется, – ответила леди Бинкс. – Но тем, кто победнее, часто приходится бороться с нуждой и зависимостью. В обычном обществе они оказываются в положении купцов, столкнувшихся со своими покупателями, а это трудная роль. Разные есть люди: одни бывают скромны и сдержанны, потому что сознают свои заслуги; другие говорят дерзости и капризничают, стараясь выказать свою независимость; третьи становятся назойливыми, воображая, что держатся свободно; а иные даже раболепствуют и унижаются, если их натуре свойственна подлость. Но настоящая непринужденность дается им редко. Поэтому я полагаю, что этот мистер Тиррел либо первоклассный художник, уже совершенно не нуждающийся в унизительном для него покровительстве, либо он не художник по профессии.
Леди Пенелопа кинула на леди Бинкс взгляд, очень похожий на взгляд Валаама{90}, который тот кинул на свою ослицу при неожиданно открывшейся у нее способности вступать в спор. Про себя она пробормотала:
– Mon âne parle, et mêmê il parle bien![24]
Однако она отклонила ссору, которую, видимо, хотела затеять леди Бинкс, и ответила добродушно:
– Ну, дорогая Рэчел, не будем пререкаться из-за этого человека! Ваше доброе мнение даже немножко поднимает его в моих глазах. Таковы уж мы, женщины, милая моя! Мы можем признаться в этом, пока здесь нет этих самодовольных, жалких созданий мужского пола! Мы еще увидим, что он представляет собою, ему недолго разгуливать перед нами в шапке-невидимке. Вы что-то сказали, Мария?
– Да вот я говорю, дорогая леди Пенелопа, – начала мисс Диггз, чью резвую болтовню мы уже изобразили читателю, – я говорю, что он очень красив, только у него слишком длинный нос и слишком большой рот. Зато зубы словно жемчуг, а глаза-то! Особенно когда вы с ним разговариваете, миледи. Вы, наверно, не рассмотрели его глаза – они глубокие, и темные, и блистают огнем, как писала та
Осел мой говорит, и даже верно! (
