style="font-size:15px;"> – Итак, их хвастовство своим геройством – еще не самая большая беда. Но есть на свете одно, чего я… хотя и не боюсь, но перед чем робею, как перед священной тайной, хранимой богами. Это – германская женщина. Вот в чем их сила! В германской женщине есть что-то непостижимое, чего не может одолеть ни моя изворотливость, ни пороки самих германцев. Стоит только взглянуть на них – этих девушек высокого роста и величавых, полногрудых женщин! Как светлые богини, проходят они легкой поступью по земле в золоте своих шелковистых кудрей! В их серовато-голубых глазах столько целомудренной гордости, которая не раз обезоруживала меня… Но, правда, ненадолго, – презрительно прибавил Аттила. – А как воспитывают эти бесподобные матери своих детей, внушая им благородную стойкость! Германцев надо уничтожить в их женщинах; они служат для целого народа живым родниковым источником благодатной обновляющей силы, жаль, что их нельзя всех загнать в Дунай: они слишком многочисленны, да и нелепо топить таких красавиц с белоснежными телами. Ведь они и гречанки бесспорно самые красивые женщины в мире. Значит, надо губить их по-другому. Ублюдков, а не чистокровных германцев должны они рожать с этих пор. Смешанный народ, гунно-германский, должен сменить теперешних потомков богов, – прибавил Аттила тоном злобной иронии. – Всех, которыми мне удавалось овладеть в течение десятилетий, всех этих белогрудых девушек бросал я в объятия моих желтолицых гуннов, – а их были целые тысячи! Ничего, старик, – подмигнул он Хелхалу. – Это нам не повредит, пускай наше потомство будет покрасивее предков. Правду говоря, мои подслеповатые, остроскулые гунны – довольно отвратительные существа.
– Зато они храбры, честны и преданны. Этого тебе должно быть довольно, господин, – с досадой проворчал Хелхал.
– Да, этого достаточно – по крайней мере для порабощения, если уж не для украшения мира. Но превращать в гуннок самых прелестных, самых неукротимых из этих белокурых богинь предоставляю я вот этим рукам, – и Аттила самодовольно вытянул вперед короткие, но сильные руки, напрягая железные мускулы. – Сопротивление красавиц только сильнее возбуждает мою страсть; мои ласки становятся более жгучими, когда я вспоминаю о своей затаенной цели, – удовлетворить мою ненависть ко всему германскому народу! Сколько сотен самых величавых и прекрасных дев отнял я навсегда у их соплеменников! Сначала они, конечно, сопротивлялись, как львицы, однако неволя очень быстро укрощала их. А после того, как у них рождался от меня первый ребенок или потом – от кого-нибудь из моих любимцев, германские женщины становились совсем ручными. Конечно, – после некоторой паузы продолжал Аттила, покачивая головой, – так было не всегда. И предпринятое мною смешение рас не всегда удается: безобразие, видимо, переходит в наследство легче красоты. Некоторые германки, увидев свое дитя, рожденное от гунна, – желтое, кривоногое, уродливое, – швыряли его об стену, вместо того, чтобы прижать к своей груди. Да, помесь не вполне удается! Гуннский уксус заставляет
