воде корабли и серые стены обители. Частокол, ворота с украшенными крестами деревянными луковками, избы-кельи да небольшая церковь с колоколенкой – вот и весь монастырь Михаила Архангела. Подле монастыря, ближе к лесу, табором встали ушкуйники, многие не одни – с женами да ребятами. Кто ловил в реке рыбу, а кто уже и уху варил, вполголоса напевая протяжные поморские песни. Пелось в них о Белом море – Гандвик – да о бесстрашных мореходах, что не боятся ни льдов, ни волн, ни ветра. Вечерело – готовились ко сну. Некоторые – в трюмах или на палубе, а большинство – на берегу, в шалашах, подстелив под себя здесь же нарубленный лапник. Не жарко было, да и не сказать, чтоб холодно – май все-таки, да и сухо, слава Господу, не дождило пока. Все бы хорошо, кабы не комары да гнус окаянный, многие, правда, уже с ним свыклись, впрочем, далеко не все.
В дальнем шалаше, что у самого леса, ворочался молодой парень, наглый, упитанный, краснорожий. Приятели его, с кем в пути сошелся, тоже в шалаше спали, квасу неисполненного нахлебавшись. Погибельным еще тот квас называли – мутный, перегнан плохо, а уж запах – хоть нос затыкай, что некоторые и делали, когда пили. Ну, чего уж достали – то и употребили, не пропадать же зазря добру. Теперь храпели все, кроме этого молодого красномордого парня. Тот поворочался немного, потолкал упившихся – спят ли? – потом осторожно выбрался из шалаша. Отломил от дерева ветку – комаров отгонять да неспешной походкой направился к реке. Вернее, к обители.
– Мир вам, отцы, – поклонился монахам, несущим воду в большой деревянной кадке. – Не подсобить ли?
– Спаси тя Господи, добрый человек. Уж мы и сами управимся.
– А не скажете, где найти конопатчика Игната?
– На верфях, где ж еще-то? – Монахи переглянулись. – Стой, добрый человек. Тебя ж так просто туда не пустят. Этот Игнат тебе кто?
– Да дядька.
– Там Савва у ворот сторожит. Скажешь, что от чернеца Феодора. Да осторожен будь, пока идешь.
– А что такое?
– Медведица подраненная вкруговерть ходит. Кабы не вышло чего.
– Благодарствую, Божий человек!
Еще раз поклонившись монахам, красномордый оглянулся по сторонам и деловито зашагал к верфи, недоверчиво ухмыляясь своему везению. Ишь, как ловко все получилось! Прав был ганзейский староста Якоб: «Чаще улыбайся да кланяйся, спина от того не скрючится, а люди уважению рады».
– Кто тут Савва-сторож? Чернец Феодор кланялся… Не, когда зайдет, не сказывал. А мне б дядьку своего повидать, Игната, конопатчик он тут. Куда, говоришь? Прямо, потом вправо… А, вон к тому большому кораблю, вижу! Не, медведицы не слыхал. Храни тя Господи, господине Савва!
Трехмачтовая северная – с дополнительным корпусом – «шубой» – каравелла «Святая София», под новгородским, с золотыми медведями, флагом, гордо покачивалась у временного, недавно сколоченного из сосновых досок, причала. Вдоль всего корпуса корабля тянулась полоса затейливой резьбы, покрытой позолотой. Высокие, пахнущие смолой надстройки на корме и носу, казалось, закрывали небо. Туда же, к небу, рвался такелаж по составным мачтам с прямыми, а на гроте и бизани – и косыми – парусами. Вообще,
