не понадобилось – волк облизнулся ещё раз и беззвучно исчез в папоротниках. И тотчас на том месте выросла фигура человека.
Человек – а может, и не человек, не вышел из-за деревьев, не выскочил из сумрака леса – он просто появился в воздухе над кустами черники. Перед Энке стоял старик с белыми волосами, глаза его были прикрыты. Ростом дедушка был примерно по пояс взрослому мужчине.
«Отца не жди! —сказал беловолосый низким, глухим голосом. – Иди домой. Быстро иди, не оглядывайся».
Энке внял. Через боль, стиснув зубы, поднялся. Поискал в папоротниках – отцово копьё нашлось, но было переломлено пополам, как и его собственное. Энке подобрал кусок с кремневым наконечником и, опираясь на обломок, побрёл домой —в ту сторону, где на маленьком ручье, впадающем в Пограничную реку, стоял их хабаган из жердей и коры.
Путь назад занял у него всю ночь и больше половины следующего дня. Медленным шагом, а где и ползком, продвигался Энке по лесу, оставляя запах своей крови, сочившейся при каждом резком движении из разбитой головы. Стоило выйти на этот запах медведю, или той же свинье – и всё было бы кончено в один миг. Но беловолосый покровитель, наверно, всё же был рядом. С путающимся сознанием, кровавый и грязный, Энке ввалился в хабаган и следующие сутки проспал, как труп.
Пока Энке спал, мать и младшая сестрёнка Эйя не отходили от него. Промывали и перевязывали раны. Пели, сменяя друг друга, возвратные песни. И Энке вернулся в мир людей, открыл глаза.
Когда он рассказал, как было дело, мать задумчиво произнесла:
– Ты, верно, духа-покровителя видел. Хороший знак. Наши старухи говорят: кто видел своего покровителя – того трижды несчастье обойдёт.
Энке, строптивый и язвительный с детства, не удержался. Спросил, слабо ворочая языком:
– Мать, а на четвёртый раз что будет?
Лежал он дней шесть. Потом заставил себя подняться и начал понемногу ходить. Нельзя долго лежать, отец говорил – «Кто лежит – гибнет!» Сытый житель селения ещё может позволить себе такое – заболеть, шамана звать, лечиться. А изгнанник, в чей хабаган в любой миг может сунуть морду свинья, тигр или медведь – никогда.
По отцу они сложили тэр и поставили туда все полагающиеся жертвы. Свиньи, кроме одной, не вечны. Освободится дух отца, придёт, поест… Потом спели заупокойную песню и стали учиться жить втроём.
…Энке проснулся лицом вверх. Когда он это понял, то ощутил досаду на самого себя – значит, спал на спине, раскрыв рот и, вероятно, похрапывая. Плохо. Раны и болезни – не оправдание слабости. Он охотник и воин, пусть у него пока и нет взрослого имени…
Над ним, у отверстия в крыше хабагана, клубился синеватый дым, подсвеченный лучом солнца. Опять плохо – солнце уже высоко, он слишком долго спит.
Ровный негромкий стук наполнял жилище – мать крошила сушёное мясо. Энке вздохнул и сел на оленьей шкуре.
