всё совсем не так плохо… Энке перекатился через шкуры ко входу и вылез наружу.
Утро тихое, облачное, ветра нет совсем – даже большие осины почти не бормочут листьями. Дым очага стелется по лесу. Только этот дым и выдаёт присутствие здесь человека – сам хабаган надёжно укрыт свежими еловыми лапками. Можно в двух шагах стоять и не знать, что это жилище, а не кусочек густого ельника. Впрочем, это укрытие – от человека, не от зверя. Тот через любой лапник поживу чует. Правда, зверь обычно дыма боится, думает – пожар…
От порога хабагана земля уходит вниз – к небольшому ручейку. Оттуда они берут воду. Раньше выше по течению жили бобры, совсем недалеко было. Четырёх добыли они в прошлом году, а в этом хатки оказались пустыми. Сваленные осины ещё гнили по берегам ручья, но свежих погрызов больше не было. Ушли бобры, оттого-то и отправились Энке с отцом на поиски новых гнёзд, да не в добрый день…
Энке спустился к ручью, ополоснул лицо холодной водой.
За его спиной качнулись еловые лапы. Энке резко обернулся – перед ним стояла Эйя. В руках она держала плетёную вершу, и намётанный глаз Энке уже видел, что в ловушке никого нет.
Сестрёнке четырнадцать зим сейчас, и она уже носит взрослое имя. Хорошее имя – Эйя, то есть «лиственница». Такая она и есть – прямая, высокая и крепкая. Как и лиственница, Эйя никогда не болеет, хотя ей приходится иногда лечить других. В селении всем детям занозы вытаскивала и даже раны заговаривала – тайком, чтобы не попало от старших…
– Полюбуйся!
Эйя бросила наземь вершу. Теперь Энке заметил, что в плетёной ловушке зияет большая дыра. Тонкие прутья по краям дыры были аккуратно обрезаны зубами водяной крысы.
– Плохо дело, – сказал Энке, и тут же подосадовал на себя – этого можно было и не говорить, и так ясно, что плохо.
Мать высунулась из хабагана и махнула рукой, приглашая их к завтраку.
Мясо, разбитое молотком и подогретое с травой в тёплой воде, было невыносимо жёстким. После еды Энке сказал:
– Я на Пограничную реку пойду, в заводь. Там сазаны стоят. Буду острогой колоть. И петля у меня на оленьей тропке поставлена, проверять надо.
Мать внимательно посмотрела на него, чуть сощурилась, будто от дыма, и покачала головой.
– Что? – не понял Энке. – Всё хорошо со мной!
– Не об этом я, – снова покачала головой мать и махнула рукой.
Энке взял свою острогу – ту самую, из рожек косули, и поспешно выбрался из хабагана. Эйя выскочила за ним.
– Ты… ты вот что, – забормотала она, не зная, с чего начать.
– И ты туда же? – спросил Энке. – Вам сегодня что, одно и то же приснилось?
Сестра перестала мяться, посмотрела ему прямо в глаза и сказала отчётливо и ясно:
– У меня никогда раньше не болело сердце. А теперь болит. Всё утро болит. А что видела
