на спинку кресла пассажира, полуживого, со взглядом выпученных глаз, застывшим в желе запоя. Лоб пассажира был туго перетянут жгутом зеленого платка, судя по страданиям на мгновение оживших глаз, для того, чтобы голова не лопнула, от боли. Это был давишний фотограф Марат, парень лет тридцати. Он с трудом ожил складками выразительного лица, шутливо выложил пальцами кадр на глаз, щелкнул языком, будто затвором фотоаппарата. Но не получил в ответ даже презрительной ухмылки таксиста. Вновь загнулся вниз, под приборную доску машины, словно подбирая постоянно развязанные шнурки, громко икнул.
– Эээ! – угрожающе прохрипел таксист. – Только попробуй… Блииин! Вышвырну!
Таксист презрительно сморщился.
– Совсем разучился молодняк водку жрать!
Щупальца фар скользнули по черному колодцу двора и уперлись в тоннель подъезда. В глубине двора сбликовал мокрый асфальт. Черный скелетик детского велосипеда сиротливо прижался к углу дома. Приоткрылась дверца машины. В лужу выпали босые ступни ног пассажира.
– Поплюхайся, блин! – со злорадством прохрипел таксист.
В сыром подъезде раздалось неуверенное шлепанье шагов, будто отбивали живую рыбу на ступенях. Муторно пахло затхлым бытом старых петербуржских домов, гнилой картошкой, непросохшими валенками, сыростью подвалов.
От холода и тяжелого похмелья под дверью квартиры номер 36 в нерешительности мялся, сотрясался всем телом от озноба ночной пассажир, Марат. Без особой надежды он дважды грохнул кулаком в драный дерматин двери. И успокоился. Из квартиры не донеслось ни звука.
Марат вздохнул от безысходности, понимая состояние людей, которых он разбудил, но которые, из принципа, не откроют ночью, хотя, похоже, и глянули в мигнувший светом дверной «глазок».
Ночной странник потоптался перед окном лестничной площадки между этажами, забрался на широкий деревянный подоконник, пошевелил скрюченными пальцами грязных озябших ног, согреваясь, передернул плечами, зевнул кротко и смиренно. На губах его скривилась страдальческая улыбка одинокого, кинутого на произвол судьбы человека.
Колодец дома проваливался глубоко вниз, напоминал смятый в рулон бумажный макет со слюдяными незрячими глазницами. Ни одно окно не светилось. Ни одного звука не доносилось из чрева спящего дома. Марат ткнулся лбом в колени, расслабленно задремал.
Исступленно, как вой сирены, рванул тишину гудок такси. Марат нервно дернулся, упал с подоконника, побежал вниз, к спасительной квартире номер 36. Дубасил кулаком в эмалированную бляху номера, как обезумевший, призывая, если не спасти, но временно выручить страдальца фотопленки и спиртного. Дождался ответных звуков, загнулся подобострастно у дверной ручки, икнул в замочную скважину:
– Эт-то й-я-а, Из-з-ольда.
Приоткрылась дверь на цепочке. В темном проеме проявилась сонная молодая женщина, в белом махровом халате, в тапочках с пушистыми помпонами.
