доводов…
Он склонил на руки голову, задумался, а потом поднял на меня глаза полные слез. Боже мой! Умирать буду, но не забуду – я видел, как плакал Медунов, тот самый Медунов, от взора которого холодели тысячные толпы – активы, пленумы, сессии, всякого рода высокие собрания, взгляда которого искали, одобрительного слова добивались.
И в то же время я не мог ничего сказать в поддержку жалкого плачущего старика, ибо хорошо знал, что в той среде поступали так всегда и не только с ним. Пришел новый хозяин и все присные, которые вчера ловили улыбку, бросались к его ногам, уже ловили другие взгляды и искали одобрения у другого. В 1989 году хозяином в крае был Иван Полозков, лютый враг Медунова. Ему статья тогда, говорят, сильно понравилась. Наверное, снял он трубку и сказал:
– Молодцы! Выступили по-партийному, остро, принципиально…
А у Светы Шипуновой от такой оценки, естественно, зарозовело лицо от удовольствия! Она тогда прекрасно выглядела. Ведь это замечательно, когда ты нравишься начальнику.
Но вернемся в тот летний день 1992 года, когда мы со Смеюхой все-таки не теряли надежды на встречу с Медуновым. Звонили еще раз и еще раз получили резкий отказ. Я понимал, что без ходатая здесь вряд ли обойдемся, и вспомнил о своем добром знакомом – Федоре Павловиче Зырянове, профессоре истории, к которому Медунов относился с уважением и большим доверием. Начались долгие телефонные перезвоны: Москва-Краснодар, Краснодар-Москва. Наконец Федор Павлович выступил гарантом, что никаких фортелей мы не выкинем и напишем так, как оно на самом деле есть. И на этих условиях Медунов согласился нас принять.
То, что журналистика, дело малосовестное, говорено уже много раз.
Увы, но это было, есть и, я думаю, будет. Во всех общественных процессах, а тем более в политической борьбе, журналисты «рубят просеку» для тех, кто идет во главе сражений: классовых, межпартийных, гражданских, социальных и особенно – за власть. А в такой борьбе, да в нынешних, демократических условиях, когда пиаровские специалисты творят буквально цирковые номера, понятие «честь» и «совесть» столь же противоестественны, как пение жаворонка в полярную ночь.
Я не раз имел возможность видеть проявление властного и, как мне тогда казалось, несокрушимого могущества Медунова. На разного рода публичных собраниях он появлялся уверенный, громогласный, бескомпромиссный, убедительный, особенно, когда настаивал на чем-то. Мне казалось в те минуты, что одним движением пальца он мог привести в действие механизм, способный возвысить или угробить любого человека. Так оно и было! Все знали, что всякое кадровое перемещение в крае – это сугубо его прерогатива, и без одобрительного кивка Медунова никогда и никого, даже председателем захудалого колхоза где-нибудь в Отрадненском предгорье, не выбирут.
Я вспоминаю случай, когда на довольно длительный срок оказалось вакантным место заместителя председателя крайисполкома по вопросам культуры, образования, здравоохранения и другим, как
