что может быть только один Рим и одна Римская империя и что политический престиж и апостольство также неразделимы. Если считать римского епископа преемником Петра, то это же нужно сказать и о епископе Константинополя. В средневековый период эту логику применяли к интерпретации т. н. Donatio Constantini[108], полагая, что он относится не только к римскому епископу, но также и к патриарху «нового Рима». В частности, патриарх Михаил Керуларий считал себя преемником римского папы, и канонист Феодор Вальсамон резко критикует его за эти претензии[109].
Итак, возвышение «нового Рима» не обязательно понималось как вызов престижу «ветхого», поскольку в Константинополе видели в нем «близнеца», а не конкурента.
Ясно, однако, что умеренность и желание уподобить две позиции в вопросе о первенстве («апостольские» претензии Рима и имперский статус, служивший оправданием позиции Константинополя) не могли разрешить экклезиологическую дилемму как таковую. Дальнейшее развитие идей, особенно на Западе, все больше и больше усложняло это уподобление.
Развитие экклезиологических идей
В возвышении константинопольской кафедры до положения «вселенского» первенства, уступавшего только Риму, содержался некий смысл, который – для сохранения согласия, единства и общения – должны были признать все. Этот смысл заключался в том, что онтологически любая Поместная Церковь могла играть ведущую роль в христианстве, лишь бы роль эта соответствовала воле Божией, выраженной в согласии всех других Церквей, и санкционировалась соборами. Такое согласие существовало в отношении Константинополя. И не было нужды в каком-либо апостольском происхождении, ибо, по выражению сщмч. Киприана Карфагенского, «епископат один, и потому каждый епископ обладает полнотой епископата in solidum [в целости]»[110].
Чтобы исчерпывающе проиллюстрировать, насколько широко на Востоке и на Западе была распространена уверенность в основополагающей роли епископата, нужно было бы подробно исследовать источники. Я могу указать лишь на некоторые, которые, по моему мнению, достаточно объясняют то согласие, которое так долго обеспечивало единство Востока и Запада.
По мысли сщмч. Киприана, единое епископское служение проистекает из служения апостола Петра и потому каждый епископ в своей общине занимает «кафедру Петра» (cathedra Petri)[111]. Поэтому прав Ив Конгар, когда говорит, что «то, чему положил начало текст Мф. 16, это епископство»[112]. Петр, предстоявший в первоначальной иерусалимской общине в окружении других апостолов, как описывается в книге Деяний, есть образец всякого епископа, предстоящего в «соборной» Церкви во всяком месте в окружении пресвитеров, – это основной экклезиологический образ в первое тысячелетие христианства[113]. Интересно, что в западной литургической традиции текст Мф. 16:13–19 предназначался для чтения в литургическом чине епископской
Константинов дар.
Хорошо известно, что «Константинов дар» – это подделка VIII в., рассказывающая о легендарном крещении императора Константина папой Сильвестром и о дарах императора папе, которые включали, в частности, Латеранский дворец и некоторые императорские привилегии. Целью подделки было создать фиктивный прецедент для «дара Пипина», согласно которому папе якобы принадлежали территории бывшего византийского экзархата в Италии. В подлинность «Константинова дара» верили на Востоке, в особенности как доказательству того, что римское первенство – императорского, а не апостольского происхождения. Патриарх Михаил Керуларий определенно считал
Смысл знаменитых слов свт. Киприана в его «De catholicae ecclesiae unitate» и многочисленных письмах не может оспариваться, особенно после труда М. Бевно (ср. его вступление и примечания к переводу «De unitate» в:
Это является также и основной мыслью современной православной «евхаристической экклезиологии»; ср.:
