ногами что-то прошуршало – и в первое мгновение он хотел отдернуть ногу брезгливо, а потом вспомнил, что он в войлочных тапках-валенках и ничто ему не страшно. А в следующую секунду ему стало стыдно этого страха – потому что ясно же было, что тут всё будет совсем не таким, как дома или в больнице, а значит, не может быть и таким же пугающим или отвратительным.
Река развернулась перед ним в темноте вдруг, одним махом, она заполнила мир от края до края и удивительно было, что ещё секунду назад она пряталась за деревьями. Как будто до липовой арки и после жили два разных мира, две разных планеты.
В этом мире, где была река, он вдруг оказался в середине огромного перевернутого купола, гулкого и уходящего сводами в густую бесконечность и почувствовал, как все нити откуда-то сверху и сбоку подтягиваются к нему, невидимые совсем нити, соединяясь где-то в узел в середине него, где-то в пупке. И эти нити делали его сильнее.
Он смотрел на туманные берега вдали, на блестящую и чёрную у берегов и сиренево-розовую, поймавшую последние отблески ушедшего заката, воду, и понимал, что, наверное, всё, что было раньше – оно какое-то неправильное. А может быть, всё это и вообще было не с ним.
– Тоже сидишь? – спросили свистящим шепотом из-за спины. Он застыл, не зная, обернуться ему или нет.
– Не спится, Исусик? – сказал снова голос.
Тогда он всё-таки обернулся.
– Ты смешной, когда боишься, – хохотнула она, выходя из тьмы под берегом.
– Я не боюсь, – пробормотал он и тут же поправился, – точнее, боюсь. Боялся. Я всего что-то боялся раньше. А теперь даже и не знаю.
Ночью она казалась совсем другой. Днём – просто мелкая девчонка с ехидными глазами, а как только вышла в середину гулкого ночного купола, то стало видно, что глаза у неё очень ночные, с очень длинными ресницами, а волосы, завивающиеся прямо от макушки смешными спиральками, будто у нестриженой овцы, блестят, словно смазанные маслом или словно в них поймали часть звёзд с ночного неба.
Это она назвала его Исусиком. Должен ли он теперь дать ей тоже имя? Или у неё есть, не то, что дают обычно, а данное кем-то для этого лета и этого места?
– Магда, – сказала она и сощурилась, будто бы только что придумала себе имя сама.
– Магда? – повторил он, попробовав имя на язык.
Оно перекатывалось во рту мятной конфетой. Почему Магда, хотел спросить он, но она ответила, не дождавшись вопроса.
– А просто так. Люблю необычные имена. И к волосам идёт.
Он улыбнулся.
– Ты считаешь меня дурой? – она, кажется, обиделась.
– Нет-нет, ты что, – ответил он серьёзно. – Мне кажется, дур вообще не бывает. Просто забавно как-то. Я ещё ничего, кажется, не знаю. Мне всему надо научиться.
Она понимающе кивнула.
– Я тебя научу.
– А почему ты не спишь?
– А
