в объятия и заносил в дом, чтобы маме было веселее от язычков пламени в камине.
Я закидывал деревья по очереди в костер, заранее придумав каждому имя. И по стене угадывал, чья тень сейчас разбегалась по комнате.
Мне казалось, что я несколько жизней просидел с книгой на коленях и нитью в ладонях. Из меня выдышалось прошлое, настоящее, будущее несколько раз. Я был ребенком, отцом, деревом.
Где-то за дверью моя мама, не замечая метелей, сугробов, холодов – ищет свое сердце.
С каждым днем нитки в комнате становилось все больше и больше. Она спала на кровати, пряталась под кроватью, висела на шторах, бегала по дому в моих ботинках.
Я боялся однажды утром распахнуть глаза и увидеть второй конец нити одиноким и холодным.
Кто я тогда?
Однажды утром я проснулся от хлопка двери.
На пороге стоял сугроб. Оказалось, что это была моя мама. Она ничего не сказала. Она вообще больше никогда ничего не говорила и не вязала.
Я опустил глаза, схватил крючок и начал вязать, напевая колыбельную. До сих пор вяжу мой идеально-теплый мир, тесный наш дом, папу в доме.
Папа, моя любимая колыбельная – ты.
Пока я вяжу, я верю, что ты будешь меня ждать.
Пока я пою, ты есть.
0.10
Несколько раз я пытался завести разговор об образе жизни и состоянии квартиры моего… друга. Да, я называл его другом, хотя он так не считал. Но каждый раз Карл резко и раздраженно прерывал мои наставления.
Бывало, он запросто мог взять и выйти из своей собственной квартиры в дверь, а иногда и в окно, мог начать кружиться по комнате, пыхтеть как моторная лодка, бросаться красками.
Карл превращался из взрослого человека в толпу огалделых ребят. Тяжело сказать, чего я боялся больше.
Однажды я заглянул к нему днем. Был выходной теплый день. Хорошей идеей было бы прогуляться. Но Карл наотрез отказался. Впервые я видел его, перепачканного разноцветными красками, с перекошенным от ярости лицом.
Карл стоял, держа в руке огромную кисть, которая была больше похожа на веер, у огромного белого полотна. В центре полотна зияла рваная дыра, по краям выросли разноцветные брызги.
«Злость» – читалось в каждой красной капле.
«Потеря» – в каждой черной.
«Преданность» – в каждой синей.
«Молодость» – в каждой зеленой.
Я, не отрываясь, смотрел на картину. Она казалась мне безумием тепла.
Крик Карла вырвал меня из картины и мыслей о причине ее создания.
Крик был приглушенным и жалобным, похожим на гудки уходящего поезда.
Карл упал на колени.
В этой комнате я был впервые. Она была совершенно пустой. Кроме меня, Карла, полотна и красок здесь оставалась только недосказанность.
Я молчал.
Карл продолжал сдавленно
