не отпуская ее руки, и она чувствовала, как дрожат его пальцы.
– Разве вы из тех женщин, кто их страшится? – спросил он мягко. В его голосе она уловила удивление. – Но я хотя бы не слишком неприятен вам?
– Дело не в том… – искренне запротестовала она.
И вдруг сбивчиво начала рассказывать ему свою одиссею: об объятом пламенем замке, о детях на пиках, о королевских драгунах, надругавшихся над ней в ту самую минуту, когда убивали ее сына. Она рассказывала и чувствовала, как с ее души словно спадает тяжесть. Эти картины уже утратили свою остроту, и она заметила, что может вспоминать о них более или менее спокойно. Единственная рана, которой она не могла коснуться без боли, – это мертвый Шарль Анри у нее на руках.
Слезы катились по ее щекам.
Мэтр Берн слушал ее очень внимательно, не выказывая ни ужаса, ни жалости.
Потом он надолго погрузился в молчание.
Его ум безжалостно отбрасывал страшные картины надругательства над ее телом, потому что он решил никогда не думать о прошлом той, кого называли госпожой Анжеликой, поскольку никто не знал ее фамилии. Он хотел обращаться только к этой женщине, что была сейчас перед ним, – женщине, которую он любил, а не к той незнакомке, отблески бурной жизни которой иногда проскальзывали в ее переменчивых глазах цвета морской волны. Если бы он попытался разгадать ее, узнать о ней все, то сошел бы с ума, мысли о ее прошлом неотступно преследовали бы его.
Он сказал решительно:
– Я думаю, вы несколько преувеличиваете, считая, что эта давняя драма мешает вам снова жить жизнью здоровой женщины в объятиях супруга, с которым вы будете соединены «для доли лучшей и худшей»[4]. Если бы все случилось, когда вы были невинной девушкой, конечно, это могло бы жестоко отразиться на вас. Но вы уже были женщиной, и, если я правильно понял вчерашний намек этого вероломного Рескатора, хозяина корабля, женщиной, которая не всегда была робка с мужчинами. Время прошло. Уже давным-давно и ваше сердце, и ваше тело совсем иные, чем в пору тех несчастий. Женщина, как луна, как природа, умеет обновляться. Теперь вы другая. Зачем вам, красота которой, кажется, создана только вчера, отягощать свое сердце воспоминаниями, терзать себя упреками.
Анжелика слушала его с удивлением: этот простолюдин, не лишенный, однако, утонченности чувств, утешает ее? И в самом деле, почему же ее собственный разум не может воспользоваться той жизненной силой, которая, она чувствовала это, возрождается в ее теле? Почему бы ей не отмыться от грязных воспоминаний? Начать все сначала – все, даже вечно таинственный опыт любви?
– Наверное, вы правы, – сказала она, – я должна была бы забыть все это, но, возможно, я не могу отрешиться от прошлого еще и потому, что в нем – гибель моего сына. Ее я не могу вычеркнуть из своей памяти!
– Никто от вас этого и не требует. И все-таки вы должны снова научиться жить. А чтобы развеять ваши сомнения,
Слова, произносимые священником во время брачной церемонии.
