б…, мало того сама живешь, сожителя притащила, еще и младенцев сопливых навязывают. Я – на нее, мол, я тут тоже прописанная, а она сама виноватая, что мою беременность проморгала. В общем, проорались мы, вроде успокоились. Потом мать на кухню пошла, мясо готовить. Она хоть Леньку ругала, а это он мяса с охоты настрелял, и рыбу удил… Значит, пошла она на кухню… Это тут кухня, как кухня, а у нас – закуток прям у двери. И как на грех мой Ленька идет. Да пьяный. С порога как заорет: «Жрать хочу! Че готовишь, б…»? И наклоняется к ей. А мать как развернется, р-раз – и по горлу ножом. Кровищи-то было… Артерию, сказали, какую-то порезала. Всем понятное дело, что случайно, а засудили…
Потушив сигарету в грязной пепельнице, доверху набитой окурками, мать встала, сняла с плиты чайник, налила кипяток в чашку, сыпанула из пачки заварки. Таня невольно заметила, что чайник порыжел от застарелого жира, а на чашке (любимой чашке бабы Софы) образовалась еле заметная трещина.
– Мам, я вот хотела спросить… – опять начала Таня.
– Ох-хо… Не надоело тебе все выспрашивать?
Мать шумно втянула чай.
– Нет, ты скажи… – Таня замялась, боясь задать самый главный вопрос, который давно ее мучил. – Мам, ты меня любишь?
Мать подняла на нее маслянистые глаза, скривила губы.
– Любовь только промеж бабы и мужика бывает.
– Неправда! – вспыхнула Таня. – Баба Софа меня любила.
– Ну и ладно, – внезапно согласилась мать. – Я тебя тоже люблю. Вроде с лица ничего, и не дура…
Мать нагнулась, стала шарить по полу.
– Мам, а я на кого похожа? – спросила Таня и застыла в ожидании ответа, глядя на серый, как будто запыленный затылок матери. Ей очень хотелось услышать, что ее отец был красавцем и большой умницей и что она – вся в него.
Мать выпрямилась, удовлетворенно рассматривая мятую сигарету.
– Так и знала, что найду. У меня – чутье.
– Мам, я похожа на… – Таня замялась, словно подыскивая подходящее слово.
– На отца, хочешь сказать? – догадалась мать.
– Ага, – подтвердила Таня.
– Черт знает. – Мать бегло скользнула по лицу дочери, чиркнула спичкой по коробку и, прикрывая слабый огонек ладонью, как будто боялась порыва ветра, прикурила. – Не наша ты порода, – сказала она в паузе между затяжками. – У нас у всех глаза карие, у тебя – какие-то зеленые.
– Малахитовые, – поправила ее Таня. – Так баба Софа говорила.
–Пусть так. И волосы у тебя хорошие, хотя у меня в детстве тоже неплохие были, только цветом другие. – Она прищурила глаза, протянула руку и потрогала волосы дочери. – Ты что красишься? Рыжий откудова?
– Не рыжий – медный. Не крашусь, на солнце выгорели, – тряхнув головой, ответила Таня.
– А… – равнодушно протянула мать и сделала глубокую затяжку. – В общем, хоть и не старались, а получилась ты хоть куда. Вот и титьки наливаются. Месячные-то начались?
– Давно, – смущенно сказала Таня и заправила за ухо прядь волос.
Мать
