style="font-size:15px;"> Часть толпы вокруг состояла из людей, явно незнакомых друг с другом. Соседи, притиснутые друг к другу, либо, кряхтя, молчали, либо бурчали что-то про себя. Нас носило то в одну сторону, то – в другую. Еще повезло, что были мы не у самой трибуны, а несколько ближе к выходу на улицу Халтурина.[12] Из гущи толпы около колонны слышались глухие выкрики, возможно, стоны.
Слова, что неслись с трибуны, наш сгусток явно не слушал. Дело было не в словах. Но в чем? Ощущение ожидания чего-то главного и значительного, которое, помню, оставалось еще какое-то время – вскоре пропало.
Сколько времени это продолжалось, не помню. Но ни в тот день, ни даже позже мы, наверно по молодости, еще совершенно не связывали имени что-то кричавшего с трибуны дядьки с тем, как от политики, которую он проводил, уже вовсю начинало раскачивать флот. И как в связи с этим очень скоро принялась делать петли и наша судьба.
Чрезвычайное событие, которое на этих страницах еще не упоминалось, но раскаты которого, хоть и запретно, но не могли не прогромыхать надо всем нашим флотом, произошло за полтора года до описанного столпотворения на Дворцовой площади. Непосредственного и прямого отношения к судьбе нашего курса оно, казалось бы, не имело. Да только потом вышло, что так лишь казалось.
XII
29 октября 1955 года на рейде Севастопольской бухты через несколько часов после последовавших один за другим двух страшных подводных взрывов пошел ко дну самый большой корабль черноморского флота линкор «Новороссийск».[13]
О том, что произошло, мы (я имею в виду наш курс) узнали почти сразу. Той ночью на Дворцовой площади (а площадь эта, похоже, становится в моем повествовании действующим лицом), так вот, на Дворцовой в ту ночь проводилась репетиция к параду, и нас, прибывших из Инженерного замка, в ожидании общего построения распустили в Адмиралтейском проезде на перекур. На противоположном краю площади за колонной пробно вспыхивали отдающие фиолетовым лучи прожекторов. Прибывали один за другим батальоны будущего парада.
Шел, наверно, уже четвертый час ночи. Здесь, в проезде у Адмиралтейства, мы смешались с курсантами других факультетов – электриками и паросиловиками, среди которых были и наши однокурсники по Нахимовскому. И о произошедшем той ночью в Севастопольской бухте мы услышали именно от них. Я же непосредственно от Шурика Рогова,[14] ближайшего моего приятеля всех тех шести лет, что мы учились в Нахимовском. От кого «адмиралтейцы» узнали о самом факте взрыва, мне неизвестно, не знал и тогда. Но линкор был еще на плаву, а о том, что той же ночью он опрокинулся и целый день, все больше погружаясь, еще был частично над водой, а затем, поздно вечером – запомнилось даже время: в 22 часа – полностью ушел под воду, мы узнали уже позже. И опять тот же вопрос – через кого мы это узнали? Ведь все, буквально все, относящееся к гибели линкора, было долгое время закрытым. Но телефоны, в том
Ныне, как и до 1918 года, ул. Миллионная.
В первой своей жизни итальянский линейный корабль «Джулио Чезаре» (то есть «Юлий Цезарь»), полученный нами по жребию в 1949 году при разделе итальянского флота странами-победительницами.
За семь лет до того именно Шурик Рогов приютил меня в первую ночь нашего общего пребывания в Нахимовском училище, когда в спальном корпусе мне не удалось найти свободную койку. Нам тогда было кому по 12, а кому и по 11 лет. См. повесть М. Глинки «Петровская набережная» (изд. «Детская литература», Л., 1987, глава вторая: «Шурик»).
