Он мысленно сжался от застарелой привычки бояться господ, за которую злился на себя и ещё лютее ненавидел тех, кого боялся. Но Илья взял себя в руки.
– Думаю, Григорий Степанович, что вы сможете решить эту проблему, не выдворяя мою семью из родного дома.
– Да. Да, конечно. Виноват…
На том разговор и закончился. Илья даже не стал рассказывать о нём жене, настолько абсурдным было Гришкино предложение. И вскоре, за чередой повседневных забот, Илья забыл об этом.
Но не Ивахнюк. В силу искажённой логики неправого и нечестного человека, к тому же осознающего свою неправоту и нечестность, он затаил злобу на Дедова. Причём злоба эта, по мере осознания собственной низости, только усиливалась. «Ишь ты, цаца! – накручивал он себя. – Дом, видите ли, у него родной! А как быть мне, у которого до двадцати семи годов и угла-то своего не было? Да и после – сперва в приймаках, а теперь вот – в чужих хоромах, бедным родственником! Ну уж нет, хватит! Мои дети не станут по чужим углам мыкаться. Придётся вам подвинуться, товарищ Дедов!»
Но одно дело сказать, совсем другое – сделать. Несколько дней после этого разговора Гришка был мрачен, вышагивал из угла в угол комнаты, непрерывно куря одну самокрутку от другой. На некоторое время его отвлекли хлопоты по подготовке к скоропалительной Веруниной свадьбе – тянуть было нельзя, её положение скоро станет всем заметно. Но после свадьбы, и особенно после вежливого отказа Ильи почтить событие своим присутствием Ивахнюк укрепился в своём решении довести дело до конца. Наутро, опохмелясь стаканом чистейшего казацкого самогона, он принялся обдумывать положение.
Неясно было, с чего начать. Дедовы, язви их душу, пользовались в городке давним и непоколебимым авторитетом. Особых грехов за ними не водилось, слабостей – по крайней мере, таких, на которых можно было сыграть – тоже. Покойник Аркадий Валерьяныч, хоть и был большой жизнелюб, но предавался чревоугодию и распитию спиртного только у себя или в нескольких ещё вполне уважаемых домах. За юбками не волочился, хлопцев в реальном училище не порол и уж тем более по морде не хлестал. Рассказывают, что гневался за особую тупость и нерадивость, и тогда звал провинившегося к себе в кабинет, где, по отзывам очевидцев, «громыхал» – распекал на все корки и топал ногами, но это и всё. Про Наталью Семёновну и говорить нечего – курица, поповская дочка, кисея да фортепьяна! Такая муху не обидит, а обидит – слезами умоется. Правда, дружили покойнички с кой-каким старым начальством, да кому это теперь интересно!
Самому Илье в вину можно поставить разве что его подозрительную беспартийность. Тут, пожалуй, есть над чем подумать. Если толково подойти к делу, то можно преподнести это как политическую неблагонадёжность – уж в этом Ивахнюк поднаторел за время работы в райкоме. Надо поспрашивать народец на железке, может, что и выгорит. Есть ещё и Зоя, старшая сестра. Вот бы кого взять в разработку: вышла замуж за коммерсанта, богатенького грека. Значит, у соседа есть классово чуждая родня за границей, что само по себе могло быть серьёзной компрометацией – да ведь он беспартийный! Но
