помочь, его могут ранить, и это помешает выполнить задание, которое должно изменить всю его жизнь. Зачем рисковать своим будущим? Для чего? Инстинкт велел ему уйти.
Потом он услышал, как из-за угла донесся громкий болезненный вскрик – и проклятие завершилось, будто женщина все это время специально затаивала дыхание. Он снова улыбнулся, достал дубинку и вышел из-за угла.
Здоровяк выпустил женщину. Он держался за ухо, пытаясь остановить кровь.
Самое время.
– Хейя, – негромко произнес Григорий и шагнул вперед.
Тот, кто первым обернулся на его голос, получил первый удар – вполсилы, зато в висок – и тут же рухнул на землю. Парень слева тянулся к поясу, но у правого ножны уже были пусты. Григорий схватил за рукав левого, резко дернул, выводя из равновесия, и в то же мгновение опустил дубинку на руку с кинжалом, как раз когда тот делал выпад. Послышался хруст кости, вопль, зазвенел о стену отлетевший кинжал.
Григорий все еще сжимал чужой рукав. Он снова дернул, разворачивая парня на того, чьи пальцы только что сломал. Они столкнулись и рухнули грудой рук и ног. Теперь перед Григорием стоял только один мужчина, тот самый здоровяк с кровоточащим ухом. Он выхватил меч, взревел и вскинул его над головой.
Между ними было три шага. Один лишний. Григорий поднял дубинку для броска… но еще один человек перед ним успел первым. Женщина вскочила с кинжалом в руке, и его лезвие вошло в руку мужчины чуть выше локтя в момент, когда та опускалась. Сила двух встречных ударов загнала кинжал в его руку по рукоять.
Мужчина завопил, выронил меч, отшатнулся к стене.
– Милосердие Господне! На помощь, на помощь сыну Рагузы! Помогите, ради ран Христовых!
Его голос был слишком высоким для такого крупного мужчины, но хорошо слышимым, и в окнах начали распахиваться ставни. Трое парней на земле уже распутались и тоже кричали.
– Сюда, скорее! – приказал Григорий, пробираясь мимо парней.
– Секунду.
Женщина ответила на том же языке, на котором говорил Григорий и на котором она сыпала проклятиями. Она наклонилась к здоровяку; тот сполз по стене, прикрывая руками лицо и хныча. Но женщина не ударила его. Она ухватилась за рукоять кинжала, торчащую из руки нападавшего, и резко выдернула клинок.
Здоровяк жалобно вскрикнул. Другие крики слышались из окон, из лабиринта переулков.
– Пошли, – бросил Григорий, поворачиваясь; если она не пойдет, он сделал все, что мог.
Она пошла за ним. Они не бежали. Сзади доносились вопли: «Воры! Убийцы!» Когда рядом послышался стук подкованных железом сапог, Григорий отступил в нишу двери, прижал женщину к себе и накрыл их обоих своим плащом. Она не противилась, пока мимо пробежали четверо городских стражников. И не отодвинулась, когда их шаги утихли.
– Сюда, – сказал он.
Вышел на улицу, повернул налево, направо, опять направо, налево, поднимаясь все выше. Крики затихли, потерялись в шуме таверны, в пьяных песнях, стуке костей на разных досках. Это была таверна, в которой он
