Когда займешь мое место, в чем я очень сомневаюсь, тогда все и поймешь. Особенно, если рядом окажутся такие вот «шустряки» в замах…
– Я вовсе не мечу на ваше место. Извините, если вам это показалось.
– Заруби себе, голубчик, на носу: мне никогда и ничего не кажется. Впрочем, извини, я занят. Если что, заходи. Еще поговорим.
Верейкин вновь уткнул нос в бумагу и перестал замечать Фомина.
22 января. Четверг. 16.45
Фомин метался из угла в угол своего кабинета. Он был зол. На себя, конечно, а на кого же еще-то? Не дело начинать службу с конфликтов. Так-то ничего не получится. Не в чести здесь самостоятельность. Верейкин, вот, ревниво отнесся к его просьбе о помощи специалистами. Впрочем, прав он: никому не понравится, если подчиненные начнут действовать через голову начальства. Придется от прежних привычек отказываться.
Он остановился возле тумбочки. Замер. Потом наклонился, открыл и вынул оттуда бутылку с квасом. Откупорил, налил в стакан, отпил, поставил на тумбочку. Прошел на свое место, упал в кресло с высокой спинкой, придвинул телефонный аппарат и стал набирать номер. Длинные гудки. Он ждал. Но никто трубку не брал. В сердцах бросил трубку на аппарат.
И тут дверь его кабинета широко распахнулась. На пороге – широко улыбаясь – полковник Чайковский.
– Разреши, гражданин начальник?
Фомин на какое-то время онемел от такой неожиданности.
– Ты чего на меня вперился? Будто баран на новые ворота. Не видел никогда, что ли?
Чайковский вошел, снял папаху, овчинный полушубок, вернулся к порогу, стряхнул снег, огляделся. Нашел, что искал, – вешалку в углу. Прошел, повесил. Обернулся к Фомину.
– Что, так и будешь сидеть чурбаном?
Чайковский продолжал также широко улыбаться, искренне радуясь встрече с товарищем, с которым не виделся уже целую вечность, – два месяца и четыре дня.
Только тут Фомин очухался. Вскочил, опрокинув кресло, вылетел из-за стола и стиснул в своих медвежьих объятиях гостя.
– Ну-ну, поосторожнее. Кости-то свои, не купленные.
Этот могучий человек весь светился и вел себя, как малый ребенок. Он глядел в глаза полковника, все еще держа в объятиях.
– Ты не представляешь, как я ряд! – воскликнул Фомин. – Как я рад тебя видеть. Не поверишь, соскучился… по тебе и по Орловой.
Тиски, державшие полковника, разжались. Он присел на первый же подвернувшийся стул.
– Ну, и силища… Как двадцать лет назад. Нисколько не стареешь.
Фомин повторил:
– Скучаю я…
– Бессовестный врун, нахал. Так я тебе и поверил. Столько времени прошло, а ты даже не позвонил. Будто я – на полюсе. Мог бы и заскочить. Или гордыня заела? Трудно преодолеть расстояние от Челюскинцев до Главного проспекта?
– Звонил я тебе, – оправдываясь, сказал Фомин. – Только что. Но разве тебя застанешь на месте? Вон, какой важной птицей стал.
– Только не для
