кислятиной. Татьяна не сразу осознала, что это одежда мальчика – только увидев на нем старый свитер с орлом «Монтана» (надо же, ведь их носили лет двадцать назад!), она почувствовала острый укол жалости. Что же у него за родители, если ничего другого для сына не нашли?
Мальчишка стрельнул в нее испуганным взглядом. Демидова улыбнулась как можно приветливее. Она всегда старалась расположить к себе детей. А этот парнишка явно был ее пациентом: с таким кашлем она его домой не отпустит.
На вид ему было лет восемь. Соломенные волосы, слежавшиеся под влажным теплом зимней шапки, прилипли ко лбу нелепыми завитками. В серых глазах, испуганно смотревших из-под белесых бровей, Татьяна заметила рыбий блеск – тот, что всегда сопровождает лихорадку. Заострившийся нос, обметанные губы с сухими блямбами заед, впавшие щёки. Тонкая шея, предельно выступающие дуги ключиц – мальчишку явно недокармливали.
Хирург выпрямился:
– Ну что, поздравляю: переломов нет, но колено вывихнуто. Снимай свитер, я живот и рёбра осмотрю.
Парнишка отреагировал странно: замотал головой, вцепился руками в край одежды.
– Ты боишься меня, что ли? – удивился хирург. – Или стесняешься? Не нужно. Я тебя не обижу, вот и Татьяна Евгеньевна подтвердит. Правда, Татьяна Евгеньевна? Я же не страшный?
– Нет, конечно, – улыбнулась она и попыталась приободрить мальчика. – Алексей Вячеславович у нас добрый, тебе повезло, что к нему попал. Снимай свитерок, не бойся. Сначала тебя дядя хирург посмотрит, а потом я послушаю, что у тебя за кашель такой разухабистый. Хорошо?
Парнишка напряженно сглотнул. И, чуть скривившись от боли, обречённо потащил свитер вверх. Кисти рук были костистыми, как птичьи лапки. Мальчик боднул головой, выныривая из вязаной горловины, освободил плечи из рукавов. И ссутулился, исподлобья глядя на Таню. А она тихо охнула: бледная кожа мальчишки была исполосована вздувшимися красно-фиолетовыми линиями.
– Эт-то что такое? – медленно, неожиданно хрипло, крякнул хирург.
– Я упал, – быстро ответил мальчик.
Как показалось Татьяне, слишком быстро.
Она подошла ближе, впилась глазами в грудь мальчишки. Багрово-синие полосы перекрещивались, ложились поверх друг друга, и на конце каждой наливался почти ровный прямоугольник со звездчатой чернотой по центру. Было в них что-то… Что-то знакомое… Она наклонилась ниже, пытаясь вспомнить – и вдруг ее щеки зажгло, словно изнутри к ним поднялись тысячи крохотных игл. По телу ознобом прошла дрожь, вздыбила волоски на коже. И она вспомнила…
…Маленькая Таня что-то натворила тогда, и отец решил выпороть ее. Сказал спокойно, почти буднично: «Раздевайся и ложись на диван». Оставшись в одних трусиках, она легла, уставившись в стену – на широкую, кривую трещину, нахально расколовшую слой известки. Диванная обивка была жесткой, и чувствовать ее грубость голым телом было бесконечно страшно – казалось, будто жестким и грубым стал весь окружавший ее мир.
