масса?
– Погоди-ка минутку, ты не Лун!
– Я Лун Два, масса, Лун Один приходить ночью, чоп-чоп.
– Хорошо, Лун Два. Ужин на закате, ты делать каждый масса оч-чень удобный, ладно.
Лун Два угрюмо кивнул, ему было крайне не по себе в таком уединенном месте, открытом для нападения, в окружении тысячи притаившихся враждебных глаз, на которые никто не обращал внимания, хотя почти каждый должен был чувствовать на себе их взгляд, – поразительное легкомыслие. «Я никогда не пойму варваров», – подумал он.
В ту ночь Филип Тайрер не мог заснуть. Он лежал на одном из соломенных матрацев, брошенных поверх потертого ковра на полу, устало переворачиваясь с боку на бок каждые несколько минут. В его голове неприятно путались мысли о Лондоне и Анжелике, нападении, завтрашней встрече, ноющей боли в руке и сэре Уильяме, который весь день раздражался по пустякам. В маленькой комнате было холодно, этот холод напоминал, что скоро наступит зима. Застекленные окна выходили на большой, красиво спланированный парк позади здания миссии. Второй матрас в той же комнате предназначался капитану, но тот еще не вернулся с обхода.
Не считая возни собак, рыскавших в поисках пищи, и редкого мяуканья бродячих кошек, город был погружен в тишину. Время от времени он слышал далекое звяканье корабельных колоколов флота, отбивавших склянки, да гортанный хохот размещенных там солдат и чувствовал себя спокойнее. «Эти бойцы не знают себе равных, – думал он. – Мы здесь в полной безопасности».
В конце концов он встал, зевнул, на цыпочках подошел к окну, открыл его и облокотился на подоконник. Снаружи была сплошная темень, плотные облака заволокли все небо. Ни одной тени нельзя было различить, но он видел много шотландцев, патрулировавших сад с масляными фонарями. За забором с одной стороны в темноте проступали неясные очертания буддийского храма. На закате, когда волынки проиграли отбой и «Юнион Джек» был по обычаю спущен на ночь, монахи затворили тяжелые ворота храма, прозвонили в колокол, а потом наполнили ночь своим странным песнопением: «Ом-м-ммани-и-и падми-и-ихум-м-м…», повторяя эти слова снова и снова. На Тайрера пение подействовало успокаивающе, в отличие от многих других, которые встретили его свистом, улюлюканьем и грубыми криками монахам, чтобы те заткнулись.
Он зажег свечу, стоявшую у постели. Его часы показывали два тридцать. Снова зевнув, он подтянул одеяло, привалился к стене, подложив под спину жесткую подушку, открыл маленький дипломат со своими инициалами на тисненой коже – прощальный подарок его матери – и достал оттуда свою тетрадь. Читая глазами столбик японских слов и фраз, записанных им на слух, он вполголоса произносил их английский перевод. Перевернул страницу, следующую, потом еще одну. Потом проделал то же самое наоборот: читал английский перевод и произносил вслух японские слова. Он с удовольствием отметил, что не ошибся ни разу.
– Их так мало, я не знаю, правильно ли я их произношу, не хватает времени, и я еще даже не начал изучать письмо, – пробормотал он.
Вчера
