объясни! Кто он?
– Это не важно.
– Не важно? – Ив почувствовала, как оцепенение уступает место нервной дрожи, словно её тело больше не могло сдерживать накопившихся в нём эмоций. – Мы бежим куда-то посреди ночи! Вокруг творится чёрт знает что! Если это не важно, то что?
– Ив, ты вся дрожишь. Пойдём, займем места, и купим тебе горячего чаю. Тебе нужно успокоиться…
– Мне не нужен чай, мама! – взвизгнула Ив. – И я шагу не сделаю, пока ты мне не ответишь.
На мгновение мать поколебалась. Что-то мелькнуло в её глазах – что-то подозрительно похожее на нерешительность (а её мать была какой угодно, но только не нерешительной). Но мгновение миновало. Мать встретила её взгляд, и Ив поняла, что не получит того, чего требует.
– Если хочешь, оставайся здесь, – сказала мать, – однако имей в виду, что ехать нам придется очень-очень долго. Если передумаешь, я жду тебя в переднем вагоне.
С этими словами, она вышла, прикрыв за собой дверь, и оставив дочь одну.
Глава 4
Княжна сто двенадцатого осколка
Впервые Кая увидела Ивлин, когда та была ещё младенцем – золотистым комочком, посапывавшим среди шёлковых простынок. Самой Кае тогда было пять, и она встала на цыпочки, чтобы заглянуть в колыбельку.
– Теперь это – твоя госпожа, – объяснила бабка, кладя сухие жесткие ладони на внучкины плечи. – Посмотри только. Ну и кроха.
Княжна и впрямь была крошечной – кулачки не больше грецкого ореха. Кая протянула указательный палец и коснулась розовой щёчки. Зачем она это сделала? Должно быть, хотелось удостовериться, что ребёнок не растает, уж больно эфемерной она казалась. Ивлин не растаяла. Её глаза мгновенно распахнулись, и она завизжала так, что Кая едва не оглохла. И, в ту самую минуту, она поняла, что будет любить это маленькое своенравное создание бесконечно долго и очень-очень сильно.
Ивлин была единственной дочерью князя, правителя сто двенадцатого осколка. В былое время этот оазис, затерянный среди песков Забытого мира, носил название Зелёные пастбища. Затем Арид решил, что слишком мудрёное это дело – каждому захудалому осколку иметь своё название, и присвоил им вместо этого порядковые номера, в зависимости от размера и значимости. И проще, и понятнее.
Всего осколков было сто тридцать три. Конечно, быть сто двенадцатым из ста тридцати трёх – это не так уж и плохо. Не так плохо, как быть, скажем, сто тридцатым. Или, упаси Богиня, сто тридцать третьим. И тем не менее…
– Было гораздо лучше, – говорила княгиня Лилайя, мать Ивлин, всякий раз, когда на глаза ей попадалась какая-нибудь официальная бумага с уродливым номером, – когда мы назывались Зелёными пастбищами. Цифры так… безвкусны.
Дворец, в котором родилась Ивлин, стоял на холме, горделиво взирая с высоты на теснившиеся у подножия фермы, ровненькие вспаханные поля, яблоневые сады, и пастбища, усеянные пышными барашками. Из окна своей горницы на вершине круглой башни, княжна
