от дыма балки. Окна и дверь – крохотные, словно для ребенка, туалет – шаткая будка за домом, у поленницы. Подходя, я видела одинокую козу, щипавшую траву с крыши.
– Ну что, признавайся, ты так и сделала, – сказала Туанетта, распахивая дверь.
Мне пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о притолоку.
– Я ничего не делала.
Туанетта сняла quichenotte и строго взглянула на меня.
– Не увиливай, девочка, – сказала она. – Я все знаю про Бримана и про его планы. Он и со мной пытался удрать ту же штуку, ну, знаешь, место в «Иммортелях» взамен моего дома. Даже пообещал заплатить за похороны. Похороны!
Она хихикнула.
– Я ему сказала, что собираюсь жить вечно.
Она повернулась ко мне, опять посерьезнев.
– Я знаю, что он за человек. Он и монашку уболтает трусы снять, если на них найдется покупатель. А на Ле Салан у него есть планы. Только никто из нас в этих планах не фигурирует.
Это я уже и раньше слыхала, у Анжело.
– Если и есть, я никак не возьму в толк, что за планы, – сказала я. – Он мне помогал, Туанетта. Больше многих саланцев.
– Аристид… – Старуха нахмурилась. – Не осуждай его, Мадо.
– Почему?
Она ткнула в меня пальцем, больше похожим на сухую веточку.
– Твой отец не единственный человек на острове, кто страдал, – строго сказала она. – Аристид потерял двух сыновей. Одного – в море, другого – по собственной глупости. Это его ожесточило.
Старший сын Аристида, Оливье, погиб на рыбной ловле в 1972 году. Младший, Филипп, прожил следующие десять лет в доме, превращенном в молчаливое святилище памяти Оливье.
– Он, конечно, слетел с катушек. – Туанетта покачала головой. – Связался с девицей – уссинкой, можешь себе представить, что его отец на это сказал.
Ей было шестнадцать лет. Филипп, узнав о ее беременности, запаниковал и сбежал на материк, оставив Аристида и Дезире объясняться с разгневанными родителями девушки. После этого в доме Бастонне было запрещено всякое упоминание о Филиппе. Еще несколько лет спустя вдова Оливье умерла от менингита, оставив Ксавье, своего единственного сына, на попечение бабки с дедом.
– Ксавье теперь их единственная надежда, – объяснила Туанетта почти теми же словами, что Гилен. – Стоит ему чего-нибудь захотеть, и он это получает. Все, что угодно, – лишь бы оставался тут.
Я вспомнила лицо Ксавье – бледное, лишенное всякого выражения. Гилен тогда сказал: если Ксавье женится, то наверняка не уедет. Туанетта угадала мои мысли.
– О да, его, можно сказать, сговорили с Мерседес, еще когда они были детьми, – сказала она. – Но моя внучка – та еще штучка. У нее свое мнение на этот счет.
Я подумала о Мерседес; о нотках в голосе Гилена, когда он о ней говорил.
– И она никогда не выйдет за бедняка, – продолжала Туанетта. – Стоило Геноле потерять лодку, и их мальчик потерял всякий шанс жениться на Мерседес.
Я
