горизонтов, лампы и квартиры, и над ними надежные крыши, и они зовут и манят, и ни одна не пускает их. Они парят надо всем во тьме без родины и приюта, и все, что они смогли зажечь, была безутешная свеча тоски…
Окна жилого вагончика были открыты настежь. Было душно и очень тихо. Лило постелила на кровать пестрое одеяло, а на постель Керна – бархатный занавес из тира. В окне покачивались два китайских фонарика.
– Сегодня у нас венецианская ночь кочевников, – сказал Штайнер. – Вы были в маленьком концлагере?
– Что ты имеешь в виду?
– Аттракцион с привидениями.
– Да.
Штайнер рассмеялся.
– Подвалы, застенки, цепи, кровь и слезы – аттракцион вдруг стал современным, не так ли, маленькая Рут? – Он встал. – Предлагаю выпить по стакану водки. – Он взял со стола бутылку. – А вы выпьете, Рут?
– Да, большой стакан.
– А Керн?
– Двойную порцию.
– Дети, вы делаете успехи! – сказал Штайнер.
– Я должен выпить просто потому, что радуюсь жизни, – заявил Керн.
– Дай и мне стакан, – сказала Лило, вошедшая с блюдом поджаристых пирожков.
Штайнер разлил водку. Потом он поднял свой стакан и усмехнулся.
– Да здравствует депрессия! Темная мать радости жизни!
Лило поставила блюдо и принесла глиняную миску с огурцами и тарелку черного русского хлеба. Потом она взяла свой стакан и медленно выпила. Свет китайских фонариков мерцал в прозрачной жидкости, и казалось, что она пила из розового алмаза.
– Дашь мне еще стакан? – попросила она Штайнера.
– Сколько тебе угодно, моя печальная дочь степей. Рут, а как вы?
– Я тоже еще выпью.
– И мне дайте, – сказал Керн. – Мне повысили гонорар.
Они выпили, а потом ели горячие пирожки с мясом и капустой. Штайнер сидел на кровати и курил. Керн и Рут уселись на полу, на постели Керна. Лило входила и выходила и убирала посуду. Ее большая тень скользила по стенам вагончика.
– Спой что-нибудь, Лило, – сказал немного погодя Штайнер.
Она кивнула и взяла гитару, висевшую в углу на стене. Ее голос, такой хриплый, когда она говорила, стал ясным и глубоким, когда она запела. Она сидела в полутьме. Ее обычно неподвижное лицо оживилось, а в глазах появился какой-то дикий и печальный блеск. Она пела русские народные песни и старые колыбельные песни цыган. Потом умолкла и поглядела на Штайнера. В глазах ее отражался свет.
– Пой, – сказал Штайнер.
Она кивнула и взяла несколько аккордов на гитаре. Потом начала напевать короткие однообразные мелодии, из которых иногда поднимались слова, как поднимаются птицы из темноты степей, – песни странствий, мимолетного покоя среди шатров, и казалось, что этот вагончик в неспокойном свете фонариков превращается в шатер, наскоро разбитый в ночи, а завтра всем им придется идти дальше.
Рут сидела
