озг нашего дела, а сам он – точный исполнитель его приказаний.
Мой отец был снисходителен к подчиненным. Служащие и рабочие любили и уважали его, исполняя приказания не за страх, а за совесть.
Помню такой случай: как-то зимой были у нас гости. Сидели в зеленой гостиной, пили чай.
А на замерзшей Москва-реке происходил кулачный бой: стенка против стенки шла.
Начинали мальчики-подростки, старшие наблюдали, потом сами загорались и ввязывались в кулачный бой, причем строго соблюдались правила: не бить ниже поясницы и не бить лежачего.
Моя любимая красавица-матушка Мария Николаевна была третьей женой овдовевшего Петра Арсеньевича и значительно моложе его. Она окончила в Москве один из институтов благородных девиц1; стало быть, гости ее, по выражению прислуги, были «алистократия».
И вот, шел легкий светский разговор. Мы, дети, брат Николенька и я, сидели чинно под наблюдением гувернантки. Батюшка, как всегда, был любезен и остроумен.
Вдруг распахивается портьера, слышатся возбужденные голоса, лакей кого-то не пускает, но летит в сторону: врываются двое рабочих в верхней одежде. У одного к тому же глаз подбит, у другого щека в крови.
Бросаются оба к отцу:
– Отец родной, Петр Арсеньевич! Батюшка! Прости, Христа ради, что посмели тебя побеспокоить! Только дело-то уж очень спешное. Разрешите, Петр Арсеньевич!..
Отец встал в тревоге, мать вскочила в ужасе, гости наши были в оцепенении. Мы с Колей сорвались с места и, несмотря на протест гувернантки, подбежали к рабочим.
– Да в чем дело? Говорите скорей! – встал из-за стола Петр Арсеньевич.
– Наших, смирновских, бьют, Петр Арсеньевич! Вот те крест, без подмоги нам не справиться. Льянозовские гуртом на стенку пошли, а наши силачи, как на грех, на заводе работают, мол, заказ есть спешный, а их-то, льянозовских, втрое против наших…
– Как? – перебил батюшка гневно. – Наших бьют? Не бывать тому!
Он тотчас же распорядился позвать управляющего и послать рабочих на Москва-реку.
– Чтоб все желающие туда шли! Да живо! И силачи – чтоб впереди! Мыслимое ли дело, чтоб наших побили?
– Так ведь, Петр Арсеньевич, тех-то, льянозовских, втрое больше…
– Ну ладно, ладно. Ступайте обратно. Со свежей помощью одолеете противника. Коли победите, будет всем от меня угощение, а завтра платный отпуск до двух часов дня.
Прищурился батюшка с хитрой улыбкой:
– А коли вас побьют – всех оштрафую!
– Ур-ра, Петр Арсенич, ур-ра! Не сумлевайтесь, не подкачаем!
И верно. Поздним вечером явились к отцу представители наших победителей: все с расквашенными носами, но гордые и веселые. Были они награждены деньгами, водкой и закуской.
Отец-то мой радовался как ребенок:
– Наши, смирновские, не осрамились, показали себя!
Управляющий, вызванный в кабинет, получил от него разнос:
– Ты что это?! Наших хотел посмешищем сделать? Раз уж рабочие затеяли кулачный бой, так это для них – вопрос чести! Стало быть, отпускай их с завода, и делу конец!
– Да ведь, Петр Арсеньевич, убытки-то какие! Заказ спешный надо выполнять, вы ж первый с меня спросите, сверхурочные часы плати, а тут цельный день пропадает!
Помню веский ответ батюшки:
– Насчет заказа я попрошу, наши выполнят. А убытки? Сколько ни копи, в могилу с собой не возьмешь. А сраму не обобрались бы, это тебе похуже убытков…
Господи, как же давно это было!
Все было, да унеслось мутными водами нашей небывалой революции. Фирму Смирновых большевики национализировали2, владельцев обобрали, лишили всего, объявили «врагами народа». Один из этих «врагов народа», счастливо избежавший смерти в России и пребывающий нынче в беженстве, – это я.
На книжной полке моей квартиры на бульваре Семиез я храню свой советский «волчий билет»3 за подписью комиссара.
В православном Свято-Николаевском соборе4 Ниццы на бульваре Цесаревича я венчался с последней женой, Татьяной Александровной Макшеевой. Сидя у моей постели, она пишет в толстую тетрадь мой рассказ о прошлой жизни. Из надиктованных эпизодов, деталей и подробностей, всплывающих по мере рассказа, она хочет сложить историю семьи Смирновых, моей семьи.
Волнуясь, она говорит:
– Володя, пойми, ты должен рассказать о том, что ты испытал. Твои воспоминания потрясут людей!
А что такого испытал я, чего не испытали все мы, русские, в беженстве?
Путь,
