через «Fairy» и «Tide», мы остаемся – мы не застирываемся.
И ты стираешь носки, а я – покупаю хризантемы.
Потому что ты – цветешь…
Потому что ты – муза, стирающая мне носки…
Осколок мозаики
Такое ощущение, что все годы, которые ты положил на то, чтобы кому-то что-то доказать, что все время, покуда выкашливал свою примитивность через прокуренные бронхи, что все часы-минуты-секунды, что были даны тебе для того, чтобы заявить, вычлениться и воздвигнуть себя над другими, с тем, дабы, заявив и вычленившись, рявкнуть: «Я!» – оказались простеньким, убогим и пошлым комиксом на самого себя.
Не дорогим журналом в целлофановой «сорочке», не фолиантом в кожаном переплете и уж никак не альбомом по изобразительному искусству, а именно комиксом с мультипликационными картинками, отобразившему хаос, поиск, потери – мозаику трагичных случайностей, оказавшимися настолько неслучайными и событийными кусочками арабески, которая, сложившись, вдруг разулыбалась и заиграла на солнце – души-артом, души-творчеством, высвертью и биографией человека.
Другого и непохожего.
И лишь для тебя самого какой-то осколок, затаившийся в глубине, – дает осознать: твои мозаика, арабеска, панно ли – ничто по сравнению с ним, который там, где-то в самом углу, почти незаметный, но в то же время самый главный, как ноготок на мизинце женщины, как родинка, чуть колючая, над правым уголком верхней губы, как легкий серпантин растрескавшегося капилляра на спелой ягоде глаза, как черника, вызревшая чуть пониже лопатки, и россыпь, теряющихся в загаре чаинок, усыпавших холмики с песочными замками альвеол, которые, кажется, тронешь, и они рассыплются, но сожмешь – лишь окрепнут, возмутятся, превратившись в неприступные крепости.
Мозаика, которая для одних – жизнь авантюриста, сибарита и баловня, биография насмешника и шута, сумевшего из событийных случайностей, многодневной небритости и болезней сложить яркую бликующую картину, растворившуюся в солнце и свете маленького затаившегося осколка, едва заметно, мимолетно и насмешливо подмигивающего светящимся глазом, длинными, как пальцы, ресницами, ласкающим контуры давно поблекших соседей, звенящего на разные голоса, затмившего собой все анимационные сколки – в отдельности являющимися лишь раскадровками комикса.
И только благодаря ему – маленькому, нежному и выпуклому, что изгиб поясницы той самой женщины, созданное великолепное панно, растворяющееся в тепле столь незначительной крохотки, может прочувствовать, что без этого стекляшка – оно – просто комикс…
СЛОН, или биеннале
национального идиотизма
Слон был огромен. Безумен. Сер.
Круп его занимал два этажа эклектичного здания в центре города, а ноги являлись ни чем иным, как двумя вертикальными колоннами. Нетрудно догадаться, какие мысли приходили в голову при входе. Но нет. Все было в точности до наоборот – конечности были передними. Фойе же представляло собой пещеристое шлангообразное помещение, влекущееся на второй этаж, и у каждого вошедшего внутрь складывалось впечатление, что
