удар!
– То есть можно дозвониться. Услышать голос живого человека, интонацию. Это другое.
– .поднять уровень боевой готовности армии Соединенных Штатов по всему миру.
– …позволяет также добавлять воду прямо во время готовки. Обратите внимание. Чтобы ваша пароварка заработала.
– А второе я сделал специально для Пикачу. Видите, я смешал его с гелем!
– Пожалуйста, перестань.
– …новый нападающий явно не справляется со своими обязанностями, и вот мы видим, как его мяч…
– Пожалуйста, успокойся и перестань.
– …и очень может быть, что мы никогда не осознаем фатальности этой ошибки…
– Успокойся и перестань щелкать каналы, – Герман выхватил пульт и выключил телевизор.
Петр поднял глаза к потолку: тишина затянула шею петлей, прыгнула с люстры и закачалась, тело ее выгнулось в судороге, лицо покраснело и перекосилось.
Через несколько минут Сонечка и Венедикт вышли из ванной – потные, разгоряченные. Они прошли в кухню, смеясь. Петр посмотрел на них, и его правое веко задергалось.
– Убирайтесь отсюда, – произнес он так слабо, что даже тишина продолжала качаться под люстрой, не услышав его слов.
Они растерянно переглянулись и обменялись улыбками.
– Убирайтесь, – сказал он тверже.
Герман молчал. Тишина перестала качаться и спустилась на веревке пониже, чтобы как следует все расслышать.
– Просто убирайтесь к чертовой матери. Я надеюсь, что никогда больше не увижу вас. Я не хочу больше видеть вас.
Из-за угла коридора в кухню осторожно заглянул кот.
– Слушай, это конечно твое дело… – начала Сонечка.
– Мое. Это мой дом. Здесь живу я. Здесь живу только я. Убирайтесь отсюда! – неожиданно взревел он, встав со стула и вцепившись руками в край стола.
Сонечка взяла Никонова за руку и, не оборачиваясь, быстрым шагом пошла к двери. У самого порога Венедикт оглянулся и увидел, что Петр до сих пор стоит у стола с бешеными глазами и тяжело дышит.
– Ты злой, – сказала Сонечка. – Если бы у меня был муж, ты бы убил его.
– Я приду поплясать на ваших могилах, – ответил он, отдышавшись. – Закрой за ними дверь.
И опустился на стул.
Герман направился к двери и выпустил их из квартиры, сухо попрощавшись с Никоновым коротким рукопожатием.
Когда он вернулся на кухню, Петр сидел в той же позе, нервно потирая рукой подбородок и разглядывая крошки от торта на столе. Его лицо оставалось красным, и правое веко по-прежнему дергалось.
Вокруг его ног крутился Мюнхгаузен.
– Ты правильно сделал, – сказал Герман. – Меня от них воротит.
Петр молчал. Герман пододвинул к нему стул и сел рядом.
– Успокойся, – он положил ему руку на плечо.
Петр недовольно дернулся.
