с мысли. Понял только: тот, кто придумывал названия первым звездам Дракона, точно знал, что Дракон живой. Это не совпадение, это ключ к тайне, код, который все принимают за условные символы. А кто придумывал?
Откуда вообще Дракон взялся?
Сам он какое вообще отношение к нему имеет?
Кто создал Сеть?
Но о живом Драконе учителя больше ничего не говорили. В классе объясняли лишь государственные инструменты управления – вроде единой этики, психологического комфорта общей морали и персонального чуда. Но эти объяснения нисколько не исключали космических снов. Сташка не верил в Дракона. Он его – чувствовал, с каждым днем все резче, этого Дракона с телом из звезд, энергий и вселенских чудес и сил. Чувствовал всем собой, всем телом, ершиком спинного хребта. А в снах он этим Драконом был. Никому не расскажешь, конечно. Даже Яруну. Может, астрофизика и не отрицает того, что у звезд есть душа, она есть, но они – просто звезды. Тогда, получается, душа должна быть у живого Дракона? Где она? В Сети? Какая она? Но он не слишком задерживался на этих мыслях, будто они проваливались в нем в какую-то сердечную пустоту. И всегда болело там, где сердце, будто его не было. Он трогал – нет, вот оно, тут: стучит, стучит, стучит. Почему иногда, в полусне, в ночной тьме или перед рассветом, кажется, что вместо сердца – пусто и ямка от него болит, кровоточит?
Астра – сердце Дракона. Стоит о ней вспомнить, и становится не по себе. Неужели у Дракона так холодно и тоскливо, так пусто на сердце, как у него? Хотя всей Астры он и не знал – лишь бессолнечный и красивый город на берегу холодного моря, полный старых дворцов, мостов над широкими реками и громадных парков. Красивый город. Ну и что? Память о детстве не мучила его. Планета, где он провел начало жизни и где остались жить своей жизнью добросовестные и измученные его побегами люди с рыженьким толстеньким младенцем, стала только одной из восьми планет Дракона. Память о тамошнем слиплась холодным, постепенно растворяющимся комком внутри и почти не имела значения. Но иногда в полусне под утро, когда болит, как у старика, сердце, вспоминая одиночество и несуразность детства, он чувствовал себя оскорбленным. Обиженным. Разве он виноват в том, что родился вне брака?
Космические сны, в которых он был Драконом, живущим в ледяной, черной, пылающей звездами бездне, понемножку изменяли его, успокаивали, убеждали в чем-то хорошем, несмотря на эту непонятную и страшную, холодную пустоту в сердце – он старался не думать о ней, жить так, будто ее не было. Не скрывал от себя – но другие пусть не знают. Вот Яруну он мог бы сознаться, как иногда вдруг ощутишь эту пустую ямку вместо сердца, и сразу хочется скулить от ужаса. Как же вспомнить, куда оно делось? Где спрятано?
Но Ярун уже давно не звонил. А что он будет звонить, если Сташка вечером ползет к подушке на четвереньках и спит как убитый. Да и в зеркалах сейчас отражался
