чего-либо внешнего и поверхностного. На протяжении почти полувека преподавания в Московской консерватории Игумнов воспитал множество выдающихся музыкантов, среди которых – такие имена, как Н. Орлов, И. Добровейн, Л. Оборин, Я. Флиер, М. Гринберг, Я. Мильштейн, А. Бабаджанян и многие другие.
Штаркману довелось учиться у Игумнова три с половиной года. Последний урок состоялся 2 декабря 1947 г., а 24 марта 1948 г. Константина Николаевича не стало. Несмотря на такой относительно небольшой срок общения, влияние Игумнова на молодого музыканта было чрезвычайно велико и во многом определило в дальнейшем творческий облик Штаркмана.
Учиться у Игумнова было нелегко. Занятия чередовались следующим образом: один урок у Игумнова, один – у его ассистента Я.И.Мильштейна. Мильштейн, по воспоминаниям Наума Львовича, в основном его хвалил, говорил, что все в основном хорошо.
На этой же неделе Штаркман приходил к Игумнову, и все оказывалось не так. Профессор придирался буквально к каждой ноте. Занятия могли длиться порой по три часа. Но и сейчас, по прошествии более чем пятидесяти лет, Наум Львович помнит каждое слово Игумнова; эти три с половиной года он считает своей основной школой.
Первым, что сделал Константин Николаевич, было определение внутренних качеств Штаркмана-музыканта. В течение всех предшествующих лет юный пианист развивался в основном как виртуоз и исполнял соответствующий репертуар. В Киеве в предвоенные годы, когда он начинал учиться, очень ценилась яркая, броская игра, и его учили играть так же.
Штаркман, от природы обладавший сильным виртуозным дарованием, полюбил играть быстро, броско, блестяще; в Свердловске на многочисленных концертах, в которых он принимал участие, его “коронным” номером был вальс Гуно-Листа из оперы “Фауст”. “Я был очень доволен, что умею так быстро играть”, – с юмором вспоминает Наум Львович.
Пианизм Штаркмана произвел хорошее впечатление при его поступлении в московскую консерваторию, и слушавшие его профессора, среди которых были такие корифеи, как А.Б. Гольденвейзер, С.Е. Фейнберг, Л.Н. Оборин, В.В. Нечаев, предполагали, что из него может получиться виртуоз.
А Игумнов на уже одном из первых занятий сказал Штаркману: “Что ты шумишь? Ты ведь лирик!” Штаркмана поразили слова профессора. “Я сам этого не знал, – говорил впоследствии Наум Львович, – и как он сумел во мне это почувствовать, для меня остается загадкой”.
Штаркман научился у Игумнова не просто многому, но всему тому, что составляет высшее мастерство музыканта вообще и пианиста в частности. И прежде всего – искусству звука, прикосновению к клавиатуре.
“Рояль – клавишный инструмент, а не ударный, – говорил Константин Николаевич. – Не надо бить клавиши, надо их ласкать!” Штаркман понял, что от того, как палец погружается в клавиатуру, зависит умение “петь” на рояле, являющееся, наверное, главным отличительным свойством всех учеников Игумнова. У Константина Николаевича было в общей сложности более 500 учеников; все – очень разные, но всех объединяет одно – хорошее звучание
