остальное должно меняться, жить. Это не значит, конечно, что грустное можно играть весело, а веселое – грустно. Все должно быть логично. ”Если ты здесь играешь так, то дальше – по-другому. Если дальше – таким-то образом, то здесь – так-то”. Тем самым он добивался импровизационности, естественности, впечатления, будто произведение рождается сейчас (хотя дома все должно быть давно выучено, продумано и сделано). Но в исполнении, подчеркивал Игумнов, необходимо каждый раз что-то менять, как бы музицируя. Для этого обязательно нужно чувствовать форму, интонации, фразировку. Причем интонации и фразировка должны быть естественными. Игумнов не терпел вычурности, “придуманности”, нюансов ради нюансов.
За три с половиной года Штаркман прошел в классе Игумнова множество произведений, но работа над многими из них не доводилась до завершающей стадии. Игумнов не занимался мелочной отделкой произведений со своим младшим учеником; как говорят исполнители, не “вылизывал” репертуар. Ему было уже около 75 лет, и он хотел успеть как можно скорее подготовить Штаркмана к самостоятельному концертированию, научить его “играть разную музыку по-разному”, то есть разбираться в различных формах и стилях.
Константин Николаевич предвидел большое будущее своего самого юного ученика; как говорит Наум Львович, “Игумнов предполагал, что из меня выйдет концертирующий пианист”. Профессор часто говорил: “Ты будешь потом играть это произведение”.
О том, что Игумнов хотел видеть Штаркмана именно крупным солирующим пианистом, говорит такой эпизод. В те годы государственный экзамен по концертмейстерскому классу для оканчивающих фортепианный факультет консерватории не был обязателен: его сдавали по желанию те, кто чувствовал в себе призвание концертмейстера.
Штаркман очень любил аккомпанировать и хотел сдавать этот экзамен. Он учился по концертмейстерскому классу у Р.С. Хавкиной, и она пришла к Игумнову с просьбой разрешить Шаркману играть на дипломном экзамене по ее предмету. Но Константин Николаевич, вообще спокойный, деликатный человек, неожиданно резко сказал: “Не надо, не надо, он сам будет играть!”
Игумнов никогда не хвалил своих учеников. Но, не слыша от него ни одного слова похвалы, они всегда знали, доволен он или нет. Игумновские классные концерты, проходившие в Малом зале консерватории, всегда имели большой успех, студентов – участников концерта поздравляли. Потом приходил Константин Николаевич и говорил: “Ну, вот и сыграли”. В зависимости от интонации, с которой он это произносил, студенты знали, как они сыграли.
И еще они определяли его реакцию по глазам. Вообще Игумнов был немногословен, речь его не была такой яркой и образной, как, например, у Нейгауза. Но он занимался с каждым конкретным учеником тем, что нужно было этому ученику, проходя с ним произведение от первой до последней ноты.
Несмотря на внешнюю сдержанность и даже суховатость, Константин Николаевич был очень добрым
