устраивают и внутри и снаружи своих магазинов, если бы не яркие, разноцветные рекламы, которыми изобилуют наши улицы, если бы не толпы снующих во всех направлениях пешеходов, мы быстро почувствовали бы, как тяжко ледяная рука зимы ложится нам на сердце и как гнетущи те долгие дни, когда солнце не дает нам достаточно тепла и света. Мы сами не сознаем, до какой степени зависим от всех этих явлений. В сущности, мы те же насекомые, вызванные к жизни теплом и гибнущие без него.
И среди уныния таких серых дней тайный голос заявлял о себе все слабее и слабее.
Этот внутренний разлад не подавлял Керри. Характер ее ни в коем случае нельзя было назвать угрюмым. К тому же она не обладала достаточным умом, чтобы твердо добиваться правды. Не находя выхода из лабиринта путаных мыслей, возникавших вокруг какого-нибудь вопроса, она совсем выкидывала его из головы.
Друэ меж тем – для человека его типа – вел себя безукоризненно. Он всячески развлекал Керри, много тратил на нее и брал ее с собой в деловые поездки. Иной раз она оставалась одна дня на два, на три, пока он колесил по близлежащим городам, но, как правило, они почти не расставались.
– Послушай, Керри, – сказал однажды утром Друэ, вскоре после того, как они обосновались на новой квартире, – я пригласил моего приятеля Герствуда провести с нами вечерок.
– Кто он такой? – насторожилась Керри.
– О, это чудеснейший человек. Он управляющий у «Фицджеральда и Моя».
– А что это такое?
– Очень изысканный бар, один из лучших в городе.
Керри была немного озадачена. Она задумалась над тем, что мог сказать о ней Друэ своему другу и как ей следует держать себя в его обществе.
– Ты не беспокойся, – сказал Друэ, точно угадывая ее мысли. – Он ничего не знает. Ты теперь миссис Друэ.
Его слова показались Керри не совсем тактичными. Она убедилась, что Друэ не обладает чуткостью.
– Почему же мы не обвенчаемся? – спросила она, вспомнив о его многоречивых обещаниях.
– Подожди, обвенчаемся, – ответил он. – Дай мне только обделать дельце, которым я сейчас занят.
Друэ имел в виду несуществующее наследство, с которым якобы была большая возня; дело требовало столько внимания, что каким-то образом мешало его личной жизни.
– Вот в январе я вернусь из Денвера, и мы обвенчаемся.
На этих словах Керри основывала некоторую надежду, служившую целебным бальзамом для ее совести и открывавшую вполне прекрасный выход из положения. Все еще могло быть исправлено. Ее поступок будет оправдан.
Керри не была по-настоящему влюблена в Друэ. Она была гораздо умнее его и смутно догадывалась, что ему многого недостает. Если бы не это обстоятельство, если бы она не могла оценивать его беспристрастно и не разгадала бы его, ее положение было бы гораздо хуже. Она обожала бы его и была бы глубоко несчастной от страха, что не сумеет добиться
