опять задумалась, потом вдруг спросила:
– Кто у тебя в кабинет твой вхож?
– Никто! – рявкнул Кощей. – Без меня здесь души живой не бывает. Тут такие смарт-засовы, что если даже солнечный зайчик сюда через окно попадет, то его уже в кандалы заключат да в подземелье бросят!
– Наслышаны мы про твои подземелья, дядюшка, – лукаво глянула на Кощея Василиса. – Не было там отродясь никаких пленников или пленниц, все эти сказки ты специально выдумал и распустил, чтобы простые люди тебя боялись и страшились.
– Много ты понимаешь, – проворчал Кощей. – Не все тебе знать положено, годками пока не вышла.
– Тогда, может, сходим в твои подземелья? Посмотрим на безвинных мучеников? – охотно предложила царевна и вскочила с места.
– Больно прыткая ты какая! – рассмеялся Кощей. – Там сейчас у меня гостиница открыта, для любителей острых ощущений, таких сейчас пруд-пруди: красны девицы да добры молодцы, на острые ощущения падкие, сейчас там добровольно проживают, да еще и приплачивают!
– Какой же ты у нас натуральный бизнесмен, дядя Кощей! – не смогла сдержать восхищения Василиса, с уважением посмотрев на Бессмертного.
– Уж какой есть, – скромно ответил Кощей и поцеловал царевну в лоб. – Заправляет там теперь всем хозяйством Марья-Искусница.
Василиса в несказанном изумлении глянула на дядюшку:
– Марья-Искусница? Да неужто нашлась такая мастерица, что сердце Кощея Бессмертного в руки заполучила и не отдала? Может, у нее зрение плохое, а она очков из кокетства не носит? Ведь сколько о твоем «гареме» легенд ходит, сколько молва людская тебе девичьих судеб разбитых приписывает?
Василиса подозрительно покосилась на Кощея:
– Или тоже сам придумал и в народ вирусную рекламу запустил?
– Вот тут правду народ говорит – много сердец разбил, – самодовольно вздохнул Кощей. – Да и ты истинно молвишь: Марья-Искусница – единственная, кто глазом не моргнула, бровью не повела на все мои ухватки да пугалки. Ласково все глядела да тихо молвила: «Перемелется – мукА будет».
Кощей замолчал и подошел к окну кабинета. Потом сел за стол и перевернул песочные часы, в которых заструился белый, как мукА, песок.
Василиса недоверчиво слушала дядюшку, и даже не знала, как реагировать на его неожиданное признание. Не чуяло ее сердце девичье, как возможно сломить чужую волю железную, растопить лед многовековой, справиться с горечью и с озлобленностью мужскою. Не чуяло, потому как не любила Василиса пока ни разу единого, не бывала бессмертной в своем животворящем стремлении созидать, а не разрушать. Потому и промолчала, ни слова не сказала в ответ.
Кощей тоже не спешил возобновить непростой разговор, который ему явно с трудом давался. Может, и хотелось с жаром ему о своей капитуляции рассказать, да не решался он – не видел в Василисе ту душу, которой
