по внутренней его поверхности. Но мы все терпим и молчим. Нам то ли лень сейчас устраивать разборки, то ли мы стараемся уважать чужие интересы и строим из себя мегаталерантных личностей, то ли просто боимся, что на смену этому шарику и этой забаве придёт что ни будь похлеще и пострашнее, например какая-нибудь дуделка-свистелка, которая наверняка припрятана в рюкзаке этого любителя трепать чужие нервы.
По началу, только вскочив на подножку я думал, что весь вагон занят нашей группой, но теперь вижу, что наших тут от силы человек десять, а остальные немногочисленные пассажиры– какие-то угрюмые бабки с узелками разложенными на сетчатых полках над окнами, рабочие в грязных замазанных глиной желтых робах с прислоненными там и сям кирками и лопатами, мамаши с детьми и пара хихикающих девиц в цветастых платьицах. Не самый интересный контингент, но от скуки и что бы оттеснить гнетущие мысли я стал их разглядывать и представлять кто они и что есть их жизнь и существование.
Вот бабки эти к примеру. Я от них ни слова не слышал, хотя сидят они чуть ли не на соседней скамейке. Три старухи, угрюмые, серые, закутаны в драные пальто и шали, и это в такую-то теплынь. Вместе ли они едут или это просто совпадение, что выглядят они почти как сёстры близнецы. Я не видел как они садились, как раскладывали свои узелки на полках, кто кому из них помогал или быть может игнорировал просьбы о помощи, но чувствовал, что этих женщин, а теперь, разглядев как следует в старухах я видел именно пожилых женщин, что-то роднит. Какое-то общее горе. Матеря едущие на могилы своих сыновей.
Я ужаснулся своей мысли выскочившей вдруг, из неоткуда. Почему именно она пришла мне в голову. Это могут быть кто угодно. Паломники собравшиеся проехаться по святым для них местам, дабы очистить истерзанные грехами большими и малыми свои души. Крестьянки возвращающиеся из города, куда они ездили на грандбазар за может быть шмотками или бижутерией, словом всем тем, что в их замшелой деревне ни за какие деньги не купишь просто по причине отсутствия оного. В конце концов это действительно могут быть матеря, но едущие навестить своих сыновей, куда ни будь, да хоть в те же тюрьмы. Нет. Мысль, что эти угрюмые женщины едут именно на могилу своих сыновей твёрдо засела в моей голове. Прочь, прочь, прочь этих старух. Не хочу об этом думать. Противно на них даже смотреть. И смотреть больше не буду.
Разглядывать грязных рабочих мне было и лень и скучно. Какая может быть у них жизнь или существование? Едут куда ни будь в карьер, копать вот этими своими кирками и лопатами глину из которой позже сделают кирпичи для господских дворцов. Отработают свою вахту, получат свой скромный грош, развернутся и поедут обратно в город, что бы грош этот просадить где ни будь в таком-же грязном трактире как и сами они. Выше им не прыгнуть, да и не нужно им это. Они на своём уровне и на этом уровне они возможно даже счастливы. Они копают землю, гребут её, терзают, но придёт время и сами они станут частью этой земли. Ни кто их не вспомнит, ни кто не заплачет. Просто на их место на их уровень придут новые с кирками и лопатами.
С мамашами было не более интересно, чем с этими
