ее статичного состояния, не мог сделать его копию, даже самый простой бэкап – чтобы сохранить его, спасти на случай непредвиденной катастрофы. Это не очень вязалось с концепцией вечности, засевшей у меня в голове, но я решил, что придумаю что-нибудь в свое время.
То, что Семмант становился «умнее», не вызывало сомнений. Начальная его ненасытность, когда он требовал всего и побольше, сменилась вдумчивой избирательностью, точечным проникновением в глубину. Если раньше он просил просто «данных», иногда специфицируя лишь временной промежуток, то теперь его интересовала конкретика – вплоть до стоимости конкретных акций где-нибудь на тайваньской бирже лет пять назад. Некоторые вопросы ставили меня в тупик, я не всегда понимал, чего он хочет. Иногда я злился, что он спрашивает об одном и том же – и искал отличия в похожих формулировках. Потом находил их и сам себе удивлялся: это ж так просто, почему я не увидел сразу?
Вскоре Семмант стал менять свои облики. Вместе с очередным запросом меня, как правило, ожидало новое лицо. Конечно же, это были лишь репродукции из заготовленных мною заранее, но выбор был велик, а эффект зачастую странен. В основном он отдавал предпочтение Магритту – больше впрочем никогда не представляясь человеком с лампой вместо головы. Я пытался понять логику его воплощений, искал зависимости там и тут, но в общем остался ни с чем, хоть мне и казалось порой, что я угадываю его «настроение» и оно даже совпадает с моим. Мысль выглядела слишком смелой; я гнал ее от себя и вновь концентрировался на скучнейших материях – бондах, фьючерсах, кредитных ставках. И лишь подмигивал иногда очередному портрету, плоду чьей-то гениальной кисти, что глядел в ответ с экрана довольно-таки безучастно.
Наконец настало время, когда поток вопросов практически иссяк. Трель триггера, чутко следящего за процессом, все еще раздавалась несколько раз на дню, но, подбегая к компьютеру, я видел на мониторе лишь ничего не значащее «О’кей». Я, однако, выжидал, зная, что нет ничего хуже, чем торопить события. Он будто затаился тоже, с одной и той же картинкой на экране. Грустный лев глядел с нее мимо и вдаль, а позади стоял знакомый мне человек – в черном, а не в коричневом, уже без лампы, но повернувшись все же затылком, а не лицом. За спиной у него были крылья, тоже черного цвета, но он походил не на ангела, а на самоубийцу. Впрочем, это мне конечно лишь мнилось.
И вообще, главным на картине был лев. Задний план не стоило принимать во внимание. Большие лапы и пышная грива доминировали в пространстве. Мощь льва, его бесстрашие западали в душу каждому, кто смотрел. Нет неразрешимого в мире, где ты царишь, читалось в его глазах. Есть лишь тоска – по тем, кого нет рядом; по тем немногим, кто тебя достоин. Я понял это наконец и сказал себе: пора. Завтра, сказал я себе, завтра, но уже без проволочек. И потом ночью не мог уснуть – в преддверии еще одного знаменательного дня.
Глава 8
Ранним утром, еще до завтрака, я
