Серхио Арройо. Меня вызвали, долго трясли, и словами, и прикладом мордуя. Требуя признаться в работе на врагов республики. Ведь я же каталонец, то есть, потенциальный враг. И либо сам должен идти под трибунал, либо сдать кого-то. Хотя бы двух. Я не выдержал. Я не прошу прощения, за то, что сделал, я, – он сглотнул слюну, – я исповедуюсь. Нандо, мы все сейчас исповедуемся, все одно пропадать. Неважно как, мне хочется, чтоб не совсем уж позорно. Но тащить с собой всю эту гадость дальше я не могу. Пускай ты меня пристрелишь за… за все, это будет справедливо.
– Рафа, скажи точно, кого ты сдал? – покрывшись красными пятнами, спросил Чавито. Каталонец помолчал.
– Я же сказал, Солера. И у меня был еще один вариант, вы может помните его, приютского парня, на которого все крысились. Черт… да, Исидро Ниеве. Святой Рохас, кажется, сам его предложил. Вернее так, он спрашивал меня кого я еще знаю из троцкистов, анархистов и прочей гнили, которую надо счистить с наших бортов. Я никого не знал, собственно, и Солера я почти не знал, только то, что он каталонец, как я.
– Ниеве не каталонец, – буркнул Нандо.
– Он там жил. В любом случае, святому Рохасу это не понравилось, но больше меня он не избивал, отпустил. Я все ждал, когда меня расстреляют, месяца два или три, нет, больше, когда мы уже ушли из Арагона, когда… я все ждал и ждал. А потом узнал, что вышла смешная штука. Расстрельщика моего шлепнули раньше, чем он успел разрядить в меня свой наган.
– Кто это был? – тут же спросил Чавито.
– Да зачем тебе?
– Нет, ты скажи. Мне важно.
– Да не знаешь ты его. И потом, какое дело… ну, хорошо, Карлес Пужоль. Ну что, узнал? – Даниэль покачал головой. – Пацан какой-то, только прибыл из Таррагоны. Вот ему и устроили испытание кровью.
– Как мне, – едва слышно произнес Даниэль.
Молчание. Короткое, но в него умудрилось вместиться столько мыслей, ворохом прокатившихся в головах бредущих в катакомбах.
– Что ты сказал? – хрипло спросил Нандо.
– Мне, – повторил Чавес шепотом, теряя голос. – Мне приказали расстрелять гниль. Фабио Катальдо, Адольфо Пантано и Жоана Солера. И я расстрелял. Попросил только, чтоб со спины. Не мог смотреть, а повязку им на лицо не дали. Они гордые, они не хотели, желали посмотреть в глаза палачу. Мне пришлось в затылок. Я не мог в лицо, я хотел просить их отвернуться, но Серхио приказал, я зашел со спины и просил прощения у каждого, пока Серхио…
– Да что ты говоришь такое, Даниэль? Ты в своем уме? – едва слышно произнес Нандо. – Что за придурочные шутки?
– Это не шутки, товарищ Бругейра, – вдруг как-то отстраненно заговорил Чавес. – Это кровь за кровь. Я должен был пройти, во мне тоже увидели червоточину. Я, у меня дед священник, я не мог иначе поступить, кроме, как предать: либо прошлое, либо настоящее. Я выбрал того, кого уже нет. Я не мог иначе. Я… – он готов был заплакать, он и заплакал. Подошел к командиру, но тот вдруг отшатнулся от него. Чавито изумленно
