следовательно, не пройдет и пяти минут как Лившиц столкнется с тем, кого ищет;
Г. это заключение верно, потому что если это не так, то откуда же оно тогда взялось?
И действительно, спустя три минуты, в конце улицы показался прохожий. Одет в пальто. В руках старый зонт и большая десятилитровая кастрюля. Но все это не имело никакого значения, потому что следователя Лившица интересовали прежде всего глаза. Он знал по опыту: внешность можно изменить. Пусть даже у кого-то было три рта, можно сделать один. Но взгляд глаз, то есть особое выражение в них, свойственное каждому человеку, не меняется никогда. И, как только человек с кастрюлей с ним поравнялся, Лившиц, во-первых, представился, показав служебное удостоверение, а, во-вторых, достал из кармана фото Синебрюхова и стал сличать – глаза на фото и взгляд прохожего. После этого он достал рацию и сказал: «Выходите. Это он».
Вооруженные люди в камуфляже с криками «лежать не двигаться руки за голову» уложили человека в пальто на асфальт. Никому не нужные кастрюля и зонт валялись рядом, и от них исходили такое одиночество и щемящая грусть, что у человека в пальто в уме сами собой сложились японские стихи:
Лежу на асфальте.
Рядом кастрюля.
О, как же она пуста!
А еще рядом зонт.
Раскроет ли его когда-нибудь моя рука?
Не знаю, не знаю.
Таинственный, многоликий мир,
Как же я тебе благодарен!
После этого человек на асфальте подумал: а что, собственно, происходит? И спросил:
– Товарищ следователь, я не понимаю, за что меня?
– Вы Синебрюхов? – поинтересовался Лившиц.
– Не знаю, возможно. А в чем, собственно, дело?
– Нехорошо убегать от семьи, Евгений Петрович. И по небу летать тоже не разрешается. У вас есть справка?
– Но я не летал. И от семьи мне сбегать не надо. Ее у меня нет.
– Но вы ведь Синебрюхов, не так ли?
– Может быть. Но какое это имеет значение?
– Евгений Петрович?
– Ну, допустим. И что?
– И у вас никогда не было семьи?
– Была. Но теперь я одинок. У меня только кастрюля и зонт.
– Нет семьи, гражданин Синебрюхов, потому что вы от нее улетели. Не так ли?
– Когда?
– Третьего числа, в одиннадцать по московскому времени.
– Но третье было позавчера.
– Просите, но позавчера я был на даче и пил чай. Следовательно, третье было намного раньше.
Дальнейший разговор происходит в кабинете следователя.
– Вам не отпереться, гражданин Синебрюхов, – говорил Лившиц. – Вы должны пообещать, что вернетесь к семье, тогда я буду к вам снисходителен, и вы увидите в моем лице самого добрейшего полицейского. А пока я зол.
– Не злитесь, –
