на ягоды смородины, и, толкая друг друга, гроздились у края раны.
– Необходимо промыть и заклеить пластырем, – сказала женщина, испугано разглядывая порез; приступ истерики прошёл, как всегда бывает, когда надо сосредоточится и помочь близкому. – Может быть заражение.
Заражение? Глупо бояться заражения, когда и так осталось… Но он не сказал этого вслух, наоборот попытался приободрить её, банально пошутив:
– Ничего. Заживёт как на собаке.
– Нет. И не спорь.
Она достала из карманчика на плече всё необходимое, чтобы обработать рану.
– Красиво, – похвалил он её, – ты всегда это делала красиво.
– Скажешь тоже. Как все.
Тишина. В такие минуты она невыносима. Кажется, если бы атом случайно ударился об обшивку корабля, то слух уловил бы этот звук. Тишина. Она больно бьётся в висках аритмией сердца. И чудится, что чувствуешь горьковатый вкус биения и замечаешь, что внутри тебя, в груди, постоянно пульсирует поизношенная машина, заставляя кровь двигаться и двигаться. И ты вдруг осознаёшь, что когда-нибудь наступит предел износа и двигатель, выработав свой рабочий ресурс, встанет. Не потому ли тишина так пугает нас и заставляет тревожно нарушать её покой. Нужно было говорить, говорить, чтобы прогнать эту тишину. Но что-то им мешало: только отдельные, ничего не значащие фразы выплёскивались, точно тяжёлый выдох изнутри. Разговор, так необходимый в эти минуты, не клеился. Они могли бы многое сказать и хотели многое сказать… Но дрожащий голос, готовый сорваться в рыдание, смущал мужчину, решившего, во что бы то ни стало, держаться мужественно и морально поддержать уставшую, измотанную женщину. Она же думала, что женщина по природе своей сильнее мужчины и показать свою слабость именно сейчас, когда она так нужна этому человеку, было бы просто предательством. Она крепилась. Встречая его мрачный взгляд, пыталась улыбнуться, сказать что-то нежное, доброе. И всё-таки. Даже когда знаешь, что что-то важное, что-то главное, что сдерживал в себе, быть может, всю жизнь, нужно сказать, пока ещё есть для этого время, пока не поздно, – не получается. Находятся какие-то нейтральные темы, мелочные, о которых тут же забываешь.
– А почему так темно? – нарушила она долгое молчание.
– Когда штурман бился в конвульсиях перед смертью, – отвечал он, словно читая заученную наизусть лекцию, в слова которой уже не вдумываешься, а автоматически выдаешь длинными порциями, – он ударил ногой по клавиатуре серверного компьютера, и система заблокировалась. Я пытался перезагрузить её – без толку, она не воспринимает ни единой команды. Свет, внутренняя связь, перекачка и выработка кислорода и… черт его знает что ещё – не работает. Нет, что-то всё-таки работает, – он задумался на мгновение, – но что?.. В общем, мы в корабле-призраке: капитан и все матросы мертвы, а судно без курса и управления несётся неведомо куда. Ты в детстве читала о корабле-призраке? И я в детстве читал о корабле-призраке,
