всю свою физическую мощь, на которую был способен. Отброшенный ею, он несколько раз летел и больно ударялся о стену отсека. В порыве заставшего её необычайного безумия и отчаянья, ломая до крови ногти, она пыталась выломать иллюминатор. И он готов был поклясться в тот момент, что она сумеет сделать это, несмотря на титановый сплав и сверхбронированное стекло. Она рвалась прочь из этого корабля на свободу, где бы кончился этот кошмар, вся эта жуткая мистерия с близким и неотвратимым финалом. Ей так хотелось жить! За что же приговорили её?.. Только несколько пощёчин, жёстких, хлёстких сумели привести её в чувство.
Она смотрела на него непонимающим, удивлённым взглядом, озираясь вокруг, словно ища потерянную вещь. До этого напряженная и натянутая, как струна, она обмякла в его объятиях и тихо, облегченно заплакала.
– Как хочется ещё раз хоть два шажка сделать по земле, – шептала она горячими губами, и он, слыша неизмеримую тоску в её голосе, представил асфальт, залитый теплым осенним солнцем. Ветерок кружит опавшую листву. В выбоинах и трещинах дороги робко пробивается сорная трава. Асфальт ещё сырой после вчерашнего проливного дождя, и под яркими лучами испаряет свежесть. Шаги легки и быстры, и каждый их звук разносится широко-широко в прозрачном осеннем воздухе. Так спокойно и свободно, что невольно переходишь на бег: без усилия отталкиваешься от огромного земного шара, чтобы через мгновение, как только приблизится он, снова оттолкнуться.
– Земля! – выдохнул он. – Ты знаешь, мне сейчас кажется, что её никогда не было в моей жизни, что я рождён летающим в этом баллоне с кислородом, – он обвёл глазами отсек. – Если бы ты знала, как я ненавижу этот корабль, это пластик, напичканный электроникой, эту сублимированную еду без вкуса и запаха, эту не настоящую воду, отдающую порой плохо переработанной мочой… Земля! А какое там сейчас время года, не знаешь?
– Не знаю, – тихо ответила женщина; ровный, негромкий голос мужчины с медленными, протяжными интонациями, точно колыбельная песенка, действовал на неё успокаивающе, и она, прижавшись щекой к его плечу, погружалась в какую-то полудрёму. – Наверное, весна.
– Весна! – протянул он. – Как же давно я не видел женщин в коротких платьях, с голыми ногами, в туфельках на каблуках! С развевающимися волосами… спешащих куда-то… или сидящих в парках на скамеечках, а ветерок нет-нет, да и подымет краешек юбки, показывая белоснежные трусики…
– Хулиган, – пожурила она его, но как-то безучастно, с каким-то равнодушием.
В отсек влетела чья-то перчатка. Мужчина даже слегка вздрогнул, когда увидел из темноты как будто бы протянутую руку. От малейших колебаний воздуха перчатка медленно переворачивалась, и создавалось впечатление, что пальцы шевелятся. Жутковато было взирать на плывущую и зовущую к себе перчатку. Ребристая, с истёртой, потрескавшейся кожей, с кровью на кончиках пальцев, она точно просила помощи. Ему пришла в голову мысль,
