дома в Лондоне.
Джек пронес Корин на руках от крыльца до спальни на втором этаже. Она смеялась. Она была напугана. Джек смеялся. Он знал, что у него впереди вся ночь. Корин попросила его не забывать, что для нее это в первый раз… Он ответил, что знает об этом. Что первый раз – это очень важно…
Как и во время первого поцелуя, Корин не понравилась эта твердая штука, которая вонзилась в нее. «Поймет ли он меня?» – думала она и не закрывала глаз, пока это продолжалось. До конца. Пока Джек с хрипом не отвалился от нее. После такого! Вот так просто…
Корин повернула голову в другую сторону. О нет! Она не станет плакать. Не будет оплакивать ни свое детство, ни свою невинность. Она вообще никогда не плакала. Разве она не была единственной девочкой среди десяти мальчишек, которые всеми силами пытались выжать из нее хоть слезинку? Пугали. Заставляли работать. Подшучивали. Были нежными. Таскали за волосы. Играли. Нет, Корин никогда не плакала при братьях. «Я не стану этого делать и перед мужем». А тот уверенно и надежно храпел ей в ухо, когда она не могла сомкнуть глаз. Ее жизнь стала другой, новой, как и этот большой дом. Жизнь производила на нее такое же впечатление. «Я больше ничего не знаю». Корин сосредоточенно слушала все звуки. Она попыталась их идентифицировать в темноте и запомнить до следующего дня. Этих следующих дней будет много. Сколько потребуется времени, чтобы она создала для себя ориентиры? И потом, без всякого повода, она спросила себя, есть ли паутина под шкафами в этом доме, пахнущем свежей краской и новой мебелью. В родительском доме паутина была. Наверняка она найдется и тут. В каждом доме живут пауки.
«Ну почему я думаю об этом? Сейчас?»
«Ты думаешь об этом, – ответил ей какой-то чужой, не ее голос, – чтобы не думать о том, что у тебя болят ступни, и вид у них такой же растерзанный, как у твоего живота».
10
Когда Кайл впервые поднялся на сцену, у него появилось будоражащее ощущение «жизни». Он всегда знал, что станет музыкантом. Он не сомневался в этом ни единой минуты. Не пытался в этом разобраться. Такое случается. Есть такие люди. Когда десятки журналистов задавали ему потом один и тот же вопрос:
– Почему вы стали музыкантом? – Кайл сразу отвечал:
– Я не мог стать никем другим.
Если бы он был художником, танцовщиком, эквилибристом, скульптором, виноделом или даже писателем, он употребил бы те же самые слова. Он занимался тем, без чего не мог жить. Возможно, из-за мамы или даже именно из-за нее. Возможно, из-за врожденного таланта или даже именно из-за него.
Кайл чувствовал лишь потребность играть и желание бегать за максимально большим количеством девушек. Он редко думал об этом. О ней. Она ушла так давно…
Его отец все еще был жив и по-прежнему сидел в тюрьме. Кайл никогда не навещал его. Он ни разу не вскрыл ни одно из тех презренных писем, которые Мерзавец регулярно присылал ему. Женщина-адвокат пообещала,
