и для меня. Поезжай в Кази-Кумух, посоветуйся с нашим учителем, почтенным устадом Джамалуддином-Гусейном, помня мудрые слова: «Один ум недостаточен для решения вопроса частного, бесполезен в вопросе общем».
– Ты прав, Шамиль, посоветоваться придётся не только с устадом, но и со старейшинами, учёными Койсубулинского общества. Один мудрец сказал: «Советующийся приобретает в наставлениях, полученных в беседах с мудрецами, такую победу, которую не дадут ему ни войско, ни битва, ни оружие».
В это время с улицы донеслись крики.
– Что за шум? – Шамиль быстро встал, подошёл к краю балкона.
– Не только шум, слышны вопли. Может быть, схватились кровники? – сказал Магомед, следуя за другом.
– Это не вопли, а смех.
В нижней части аула из-за поворота дороги, ведущей к площади, показалась толпа ребятишек.
– Диво! Диво! – весело кричали мальчишки, подпрыгивая от удовольствия. Люди высыпали на крыши домов, выглядывали из распахнутых дверей, окон. Весёлые возгласы и громкий хохот с каждой минутой возрастали.
– Что за кейф[25]? Чему радуются наши сельчане? – удивлялся Шамиль, пристально вглядываясь в гущу толпы. – Аллах с ними, пусть лучше радуются, чем плачут…
– Да ты посмотри, на самом деле зрелище довольно потешное, – сказал Магомед, улыбаясь.
– Отвратительное, – с возмущением процедил сквозь зубы Шамиль.
Теперь с балкона дома, обращённого фасадом к сельской площади, хорошо было видно происходящее на дороге. К майдану[26] медленно двигалась вереница ишаков, навьюченных пустыми плетёными корзинами. На голову одного из животных была нахлобучена огромная косматая папаха. За ними, громко распевая песни, шатаясь из стороны в сторону, шли в обнимку двое. Один – в чёрной черкеске, каракулевой папахе, сдвинутой на затылок, – казался вполне приличным. Второй – в бязевом исподнем белье, без шапки, рваный бешмет, натянутый на одно плечо, волочился по земле; из огромных чарыков торчали пучки сена. Бритая голова оборванца, отливая синевой, как круглая тыква, клонилась то на одно, то на другое плечо.
С приближением весёлой кавалькады смех и шум становились громче. Тонкие брови Шамиля сошлись у переносицы. Сквозь узкую щель сощуренных век серые глаза сверкали как лезвия.
– Какое бесстыдство, падение, позор, – шептали его бледные губы.
– Пьяный подобен безумцу, – перестав улыбаться, сказал Магомед.
– Хуже сумасшедшего. Лишённые ума достойны сожаления, а пьяницы – презрения. Правильно сделал бритоголовый идиот, надев свою шапку на ишака, ибо это животное имеет более благоразумный вид, чем следующая за ним тварь в облике человека.
Магомед молчал. Шамиль продолжал возмущаться:
– Надо же дойти до такого состояния по собственной воле, выставить себя посмешищем, потерять честь, совесть. Будь моя власть,
Кейф – веселье.
Майдан – площадь, поляна для общих сходов.
