Узнав о разграблении магазина, Прасковья не огорчилась, а только обрадовалась возвращению мужа живым, здоровым, да ещё с офицером-земляком.
Каждый раз, когда налетал на станицу какой-нибудь отряд, её душу охватывала тревога. Она умоляла мужа и братьев не выходить из дому, не попадаться на глаза тем, кто врывался в станицу с поднятым оружием. Ей, матери уже троих детей, не было дела до того, за что бились белые, красные, зелёные или махновцы. Прасковья хотела мира, сохранения жизни любимого, семьи, родных, близких и тех простых многострадальных людей, которые так же, как и она, имеют только одну жизнь. Не зная языка, на котором говорили муж и гость, но прислушиваясь к интонации, поглядывая на лица, догадывалась, что вели они беседу мирную, как и положено за столом. Вскоре офицер поднялся, подошёл к кроваткам, в которых спали дети, и, постояв возле новорождённой, сказал:
– Вот оно, начало жизни. Дай Бог, чтоб оно осталось чистым до конца! – и, направляясь к двери, добавил: – Я скоро вернусь.
Вернулся Исмаил с огромным свёртком. Осторожно поставил на стол, развернул. В нём оказались большие швейцарские настенные часы. Офицер попросил большой гвоздь, вбил его в стену, прикрепил часы, завёл механизм и сказал:
– Они идут с боем. Это подарок новорождённой. Пусть бой часов напоминает ей обо мне. Кто знает, когда и где уготовлен мне конец. Если победят красные и я останусь жив, не видать мне родного края.
Исмаил распрощался и ушёл. Это был старший из пяти сыновей лакца Ибрая, который с семьёй задолго до революции поселился в Таганроге и занимался ремеслом лудильщика. Родом из Кумуха. Кроме сыновей у Ибрая было четыре дочери. Перед германской войной Ибрай умер. Жена его осталась с детьми в Таганроге. Ещё при жизни мужа, помогая ему, научилась лудить, паять и этим кормила большую семью. Отец мой и другие земляки ездили навещать многодетную вдову-землячку, помогали ей материально и всё время поддерживали с нею связь. Позже, после установления советской власти, вдова с детьми переехала в Дагестан.
Отец мой Ибрагим вернулся в родные края весной 1920 года. Поселился в Темир-Хан-Шуре, где вместе с братом открыл портняжную мастерскую по пошиву мужской верхней одежды. Здесь же купил у дочери генерала, в молодости бежавшей с денщиком отца из Петербурга на Кавказ, большой дом – бывшую старую офицерскую гостиницу. Пропойца-денщик деньги, полученные за дом, промотал и вскоре скончался. А генеральская дочь доживала свой век в той же Шуре, торгуя семечками.
Часы, подаренные ротмистром Исмаилом, шли, оповещая каждые полчаса о безвозвратно уходящем времени, напоминая о том, кто и при каких обстоятельствах их подарил, но умалчивая о тех, кому они принадлежали до того.
О судьбе преданного царскому престолу офицера-лакца никто из его родственников ничего не знал. А жили они, как и мы, в Темир-Хан-Шуре и уже давно считали Исмаила погибшим. Его мать доживала свой век с сыном и дочерью, старой девой. Другие дети жили семьями отдельно и неплохо. И вот любопытный случай.
Было это вскоре после того, как наша
