выходили на улицу. Остальные помещения сдавались квартирующим.
Недолго пришлось пожить отцу в этом доме. В 192 5 году, когда моему брату Джабраилу едва исполнился год, он умер от крупозного воспаления лёгких – простудился во время охоты, попав в болото. Умирая в сознании, просил маму не обижать детей и похоронить его в родном ауле.
Повезли покойного на подводе до Кумуха, куда вела шоссейная дорога, – дальше могли пройти только кони. Родственникам не сообщили о его смерти. Отец и мать отца умерли двумя годами раньше. Оставались три сестры и множество родичей. С дороги был отправлен вперёд дядя Габи. Он сообщил родственникам, что едет Ибрагим, необходимо послать коня в Кумух. У отца в ауле был прекрасный скакун – помесь кабардинского с арабской породой, купленный то ли у самого коннозаводчика Тохтамыш-Гирея, то ли у его сына, занимавшегося разведением лучшей породы лошадей где-то в степи около Минеральных Вод. Коня пригнали с пастбища, надели уздечку, украшенную серебром, седло с серебряными стременами и отправили навстречу хозяину.
В Кумухе мёртвого отца усадили в седло, закрепили верёвками, чтобы не свалился, и в окружении мужчин-родственников повезли в Хуты. Только когда процессия верховых подъезжала к аулу, дядя Габи ускакал вперёд и предупредил родню, чтобы оделись в траур и выходили встречать. С криками, раздирающими душу, словно обезумевшие, бежали женщины к дороге. За ними все жители селения. Габи рассказывал: творилось что-то ужасное.
Отец, добряк по натуре, человек щедрый, здоровый и красивый, в тридцать пять лет ушёл из жизни. Конь под ним, то ли чувствуя мёртвого человека, то ли возбуждённый женскими криками и шумом, беспокойно ржал, останавливался, бил копытами. Одна из дальних родственниц, жившая у въезда в аул, растолкав людей, подошла к коню и ударила его яйцом в лоб. Конь вздыбился. Всадники зажали его своими конями, кто-то соскочил на землю, схватил за уздцы. Оказывается, у суеверных горцев существовал обычай – разбивать яйцо о лоб коня, везущего мёртвого хозяина.
– Иначе конь сдохнет, – говорили они.
После смерти отца кто-то из родственников хотел отобрать у матери детей и, наверное, дом. Но местные власти заступились за вдову. Однако под предлогом того, что маме будет трудно с тремя детьми, родственники настаивали отдать кого-нибудь из троих тогда ещё бездетному Мудуну, жена которого жила в ауле. Мать решила отдать меня. Дочь в те времена – и на Кубани, и в Дагестане – считали отрезанным ломтем. А за каждого рождённого в семье казака-сына государство дополнительно выделяло земельный участок. В горах даже поговорка бытовала: «Дочь может стать добром врага».
Так я оказалась в далёком ауле Хуты. Мне было лет шесть. Живя в Шуре среди горских евреев и кумыков, я свободно владела языком татов, кумыков, русских. Мама говорила только на русском языке. Живя в ауле, я забыла те языки, зато в совершенстве овладела лакским.
Тяжёлые были те времена в горах. Никто не надеялся на помощь государства, на то, что им поднесут готовый
